Польские Русалии

«Кажуть, відьми ходять… Назбирайте-но осики, татаровиння», – сказала нам бабушка.

Мы сидели за столом, с моим двоюродным братом Сашей и Романом Подоляном. В чашках барановского фарфорового завода смешивался коктейль «Досвітні вогні» –  часть березового сока, часть самогона и часть настойки на корне травы калган, которую выкапывают в июльское полнолуние, под липами и дубами.

В селе отмечали праздник Троицы – по Григорианскому календарю, за неделю до того, как его отпразднуют православные и греко-католики Украины. Дрова трещали в печи, мы ужинали, а бабушка рассказывала нам о войне. Ее, украинку, воспитали соседи-поляки, и она закончила шестой класс, когда в лесное село Голубин вошли немцы. Сейчас Нине Иосифовне восемьдесят пять лет, и она самая старая среди оставшихся сельских жителей.

«Німці дуже страшні» – говорит она нам. Солдаты вермахта запомнились ей тем, что громко пердели и заставляли местных пить воду из колодца, прежде чем пили ее сами.

«Німота» – как зовет немцев бабушка, – трижды устраивала облавы на сельскую молодежь, угоняя в Германию всех, кого удалось схватить. Четырнадцатилетняя Нина убегала с другими детьми в лес, который со всех сторон окружает село. Зимой подростки грелись у костров, на лесных болотах, страдая от обморожений. Бабушка говорила об этом на диктофонную запись, и думал, от каких случайностей зависело то, что я, в конечном, счете, появился на свет – гораздо позже, в совсем другую эпоху.

Баба Нина засыпала на лежаке, в комнате деревянного дома, который я знаю всю свою жизнь. Два черных кота – маленький и большой – пригрелись у нее на груди. В сумерках мы вышли из хаты, и пошли через луг, к маленькой, загаченной бобрами речке. Молодой месяц сиял над зарослями осоки, как на картине «Русалки» у Витольда Прушковского. Саша зашел по колено в болотистую пойму, вырывая стебли аира, «татарской травы», – как зовут его в Литве и на Полесье. Желтые цветы ириса расступились перед его сапогами. Они благоухали тяжелым болотным запахом, и я вспомнил, что римляне звали этот праздник «rosalia» – «dies rosae».

Брат показывал Роме, как можно лакомиться сердцевиной аира, разрывая оболочку его сочного корня – и свистел через стебель, издавая звуки крякающего селезня. В зарослях у реки пел соловей, и его трели нотами рассыпались по листьям вербы, скатываясь вниз капельками росы.

Саша деловито ломал ветки осины и липы. Он приехал к бабушке из соседнего Новоград-Волынского района, родины Леси Украинки, создавшей «Лісову пісню». Мы привязали осиновые ветки возле калитки, воткнули их в теплую землю на огороде, разбросали стебли аира по всему двору, в яслях, и в комнатах дома. Саша разложил их на ковре перед спящей бабушкой – правильной зеленой звездой.

Утром мы пили с бабушкой чай, и она рассказывала о моем репрессированном НКВД прадеде, который приехал в Голубин из Западной Украины, и о «Мархлевщине» – забытой польской республике в составе довоенной советской Украины, где бабушка учила в детстве польский язык. Здесь он забыт, и даже польские молитвенники, которые изредка привозят в село католические миссионеры, написаны кириллическими буквами украинского алфавита.

А я говорил ей о лондонском поляке Генрихе, который нашел меня через фейсбук, чтобы узнать о своих предках в Голубине.  

Бабушка хвалила Сашу за осиновые ветки возле калитки, за зеленые звезды на коврах. И вдруг сказала, что во время войны католики не выставляли зелень во время русалий  – чтобы бандеровцы не узнали по ним «чужих», и не истребили их семьи.

Бабушка никогда не говорила об этом раньше. Я вышел на улицу, и дом моего детства, дом, который всегда был крепостью, спасавшей от любых детских страхов, впервые показался мне беззащитным. Листья осины, которые мы воткнули в калитку, звенели на ветру, как кастаньеты.

Они способны отогнать ведьм, леших и водяных – но не демонов ненависти, затаившихся в чаще нашей истории.

Андрей Манчук