«Честные выборы» и американские 1960-е

Книга Тодда Гитлина «Шестидесятые: годы надежды, дни ярости» («The Sixties: Years of Hope, Days of Rage») вышла в 1987 году. Это наполовину мемуары, наполовину хроника американской Новой левой. В 1963 году, в возрасте двадцати лет, Гитлин возглавил организацию Students for Democratic Society (SDS). В 1980-х он стал профессором media studies и активно размышлял о своем опыте с точки зрения взаимодействия СМИ и социальных движений. В русской версии журнала «Политическая критика», которая когда-нибудь все же выйдет, будет опубликован мой перевод главы из другой книги Гитлина «Весь мир смотрит: роль масс-медиа в создании и разрушении Новой левой» («The Whole World Is Watching: Mass Media in the Making and Unmaking of the New Left») как раз на эту тему.

Гитлин мне очень нравится как автор, это тот редкий случай, когда «литературность» не просто украшает простые, в общем, идеи, а открывает новые познавательные возможности, позволяет более точно и проницательно говорить о чем-то — например, о цайтгайсте конца 1950-х, битниках, рок-н-ролле.

Ну и, конечно, читая об SDS и Новой левой в начале 1960-х, нельзя избежать сравнений с нашей ситуацией. Бросается в глаза одно принципиальное отличие.

С одной стороны, российское «белоленточное» движение, появившееся в декабре 2011 года, если рассматривать его как широкое социальное движение, роднит с американской Новой левой то, что в обоих случаях протест пришлось изобретать заново после глубокого и продолжительного разрыва. Несмотря на то, что в SDS участвовали дети разгромленных маккартизмом американских коммунистов («red-diaper babies»), идеология и практика движения были совершенно новыми и в общем совсем не марксистскими. Т.е. по большому счету это был старт с нулевой точки, как и у нас.

Кроме того, американскую Новую левую (как, кстати, и французское студенческое движение 1968 года) роднит с декабрьскими выступлениями материальное благополучие их участников. Я бы объединил эти движения термином post-scarcity, «после нужды»: люди выходили не с прямыми материальными требованиями, а по «идеальным» соображениям, в Америке 1960-х это было ядерное разоружение и гражданские права, у нас — соблюдение процедуры выборов.

Но вот в чем я вижу принципиальное отличие. Гитлин рассказывает, что гарвардская группа за ядерное разоружение, с которой начался его путь как активиста, была довольно тесно связана с Вашингтоном, а именно, с молодыми либералами на рядовых должностях в администрации Кеннеди. Из-за этих контактов студентов привилегированного университета с эстеблишментом в группе преобладал прагматизм, а не идеологическое отрицание в духе «весь мир насилья мы разрушим». Члены группы были скорее добровольными экспертами, чем протестующими, и остро чувствовали свою нужность, наличие диалога с властью. В то же время контакты с эстеблишментом в итоге никак не помогли в продвижении антиядерной повестки, и Гитлин перешел к более широкой идеологической политике, характерной для SDS и американской Новой левой. Но изначальное ощущение, что слова произносятся не в пустоту, осталось.

Чего не было в России — так это не только диалога с властью, но и минимальных успехов движения, хоть какой-то обратной связи. Даже Чурова так и не сняли, что на Болотной площади 10 декабря 2011 года, в сердце 100-тысячного митинга, казалось просто невозможным. Наоборот, фидбек получился резко отрицательным: заморозки и политическая реакция. Участники движения никогда, ни на раннем, ни на позднем этапе, не чувствовали реального эффекта от выражения своей позиции. Попросту, они ничего не добились, или даже добились прямо противоположного тому, чего хотели. И дело здесь, разумеется, не в том, что следовало идти по предложенному Алексеем Кудриным пути контактов с администрацией, в частности, через его Центр гражданских инициатив. Скорее, вопрос в том, может ли социальное движение, типологически схожее с западными социальными движениями, существовать при нулевой результативности, абсолютном разрыве с какой-либо системной политикой? В какую сторону следует двигаться, чтобы добиться хотя бы ощущения возможной победы? Идет ли речь о возвращении микрополитики, или упор должен быть сделан на организационное строительство? Наконец, какую роль в этом процессе должны играть российские левые?

Илья Матвеев