Диалоги над гробом идеиДиалоги над гробом идеиДиалоги над гробом идеи
Культура

Диалоги над гробом идеи

Григорий Глоба
Диалоги над гробом идеи
Произведения той эпохи интересны именно тем, что это снимок государства и общества в момент сползания к катастрофе

30.08.2018

Книги должны быть выдержаны, как и хорошее вино. Книги нужно читать не раньше, чем лет через двадцать-тридцать после издания. Когда стихнет рекламная кампания, схлынет общественно-политическая конъюнктура, тогда и стоит сдуть пыль с обложки, как сдувают её с найденной в винном погребе бутылки, и принюхаться: ну-ка, что у нас здесь? Сладкий плод томного тосканского лета и трудолюбивых рук, лишь выигравший от долгой выдержки, или дешевая кислятина, давно разложившаяся на спирт и воду? Литература – или скороспелые попытки успеть за изменчивой модой?

Поверьте, ни Вергилий, ни вы ничего не теряете от того, что вы прочли «Буколики» и «Энеиду» спустя две тысячи лет, а не сразу после написания. Настоящие книги и настоящие вина не боятся такой проверки – даже если автор лез в современную ему политику и имел, подобно Киплингу, убеждения, уже тогда люто претившие коллегам и современникам. Шекспира читают и сейчас, хотя у себя на родине он был забыт на долгие сто лет, а его театр «Глобус» демонстративно сожгли революционеры Кромвеля – уж слишком резко и быстро изменилась оная общественно-политическая конъюнктура. Но за четыреста лет неприкрытая тюдоровская пропаганда выветрилась настолько, что современный читатель и не улавливает её запаха, листая «Ричарда III» или «Генриха V».

Проблема «дешевой кислятины», стало быть, отнюдь не в том, что писатель имеет и отражает в своих книгах некие политические взгляды, пусть даже и неправильные с чьей-то точки зрения.

Но это – присказка.

Сатирическая повесть-фантасмагория «Неформашки» была впервые опубликована в журнале «Юность» в 1988 году, в первых номерах – стало быть, написана была еще ранее, году в 1987, на самой заре перестройки. Это извиняет произведению некоторую наивность и во многом объясняет оглядки на «верность идеалам», об которые уже в 90-91 творческая тусовка дружно вытирала ноги.

Начнём с достоинств. В книге поднята актуальнейшая проблематика своего времени, когда государство и общество решало «куда идти?», а местами она остается актуальной и по сей день. Здесь вам и имитационная демократия с играми в выборы, и проблема совести творческого человека в тоталитарном государстве, и многое другое.

Финал остаётся непредсказуемым, вопрос «что будет дальше» не отпускает до самого конца – а ведь читателя 21 века, избалованного прочитанным ворохом книг, в этом отношении удивить трудно. Кое-кто из персонажей тоже раскрывается с неожиданной стороны, когда выясняется, что «совы – не то, чем кажутся».

Словом, перед нами – не плоская карикатура обозлённого на окружающую действительность автора, а полнокровное и вполне себе достойное произведение. Автор, известный советскому читателю по добротной научно-фантастической трилогии «Всадники Ниоткуда – Рай без памяти – Серебряный Вариант», читателя не подвёл. И если бы время остановилось в том 1988 году, предъявлять какие-то претензии к «Неформашкам» было бы неуместно. Но оно, поди же ты, пошло дальше.

Попытка классового анализа

Произведения той эпохи интересны именно тем, что это снимок государства и общества в момент сползания к катастрофе. Это история болезни, которую мы листаем уже после вскрытия тела. В этом отношении литература тех лет – более, чем литература: её, даже фантастическую, даже ангажированную в ту либо другую сторону, смело можно считать историческим источником. Уточню: если бы не пафосное авторское «Красные – это мы», брошенное главным героем в полемике с антагонистом-номенклатурщиком и подчёркнуто повторённое в последней строчке произведения, мне не пришло бы в голову лезть к «Неформашкам» с шершавым классовым штангенциркулем. 

Повесть начинается с того, что главный герой, отправившийся в отпуск на солнечный юг журналист столичной газеты, въезжает в город, которого нет на карте. Далее будут подробные спойлеры – ибо мало кто из читателей отправится разыскивать и читать этот текст.

Фоном и экспозицией служит фантасмагорически-карикатурная жизнь городка в перестройку, как её понимали и внедряли провинциальные чиновники. По улицам стройными колонами ходят панки и прочие неформалы из старательно переодетых пионеров-комсомольцев, артисты местного театра изображают кавказцев-кооператоров, а на заводе проходят выборы из 97 кандидатов, в результате которых, разумеется, всё равно побеждает действующий директор.

Сюжет строится на противостоянии заезжего интеллигента Умнова с «отцом города» Василь Денисычем. И вот к образу главного антагониста уже возникает ряд вопросов.

«Отец города» – образ, безусловно, отрицательный, хотя и «очень неглупый по-своему человек», и может быть приятным в личном общении, когда ему это нужно. Он играется в имитационную демократию, очковтирательство, и довёл показуху до уровня искусства, с привлечением заслуженных артистов из театральной труппы. Он ностальгирует по сильной руке и жалеет, что Сталина на них нет – предпочитая, как и многие ностальгирующие, не задумываться о том, что было бы за фальсификацию отчетности и прочие шалости при том же Сталине. Он носит серый костюм, чем автор подчеркивает его посредственность – все позитивные и прогрессивные персонажи повести одеваются в джинсы. Его образ страшен именно своей «собирательностью», тем, что таких чиновников множество и имя им – Легион.

Но из текста на нас смотрит скорее гротескный гоголевский городничий, а Абрамов настойчиво намекает, что перед нами этакая смесь Доктора Зло с районным Мефистофелем. И вот эта заявка повисает у него в пустоте. Возможно, просто в силу прошедших лет – тем, кому сегодня меньше сорока, уже трудно понять негативные эмоции, которые в 1988 году вызывал без всяких дополнительных объяснений образ опостылевшего бюрократа. Но это уже не отнесёшь к признакам хорошей книги: не возникает же у нас, несмотря на разницу эпох и образа жизни, вопросов, почему Ричард III – подлец, или почему выходка Париса повлекла столь бурную реакцию Менелая.

А вот выбор главного героя во многом характеризует время написания произведения.

Не то, чтобы я имел какое-то предубеждение против журналистов. Московские журналисты, разумеется, регулярно отправлялись в отпуск на юг, и наверняка иные при этом куда-нибудь встревали. Проблема в другом.

Сергей Александрович Абрамов, сам потомственный московский интеллигент и потомственный писатель, в «Неформашках» ещё бросается романтичными словами «красные – это мы» и «на войне без комиссара плохо, если война – за идею». Но ему уже трудно вложить свои рассуждения в уста простой смертной доярки или какого прочего немытого пролетария. И да, это проблема, когда автор – сколь угодно талантливый и благонамеренный – берётся рассуждать о судьбах и нуждах народа, но не может взглянуть на этот народ и его нужды иначе, чем через амбразуру своей узкой и привилегированной касты. Это, впрочем, нельзя ставить в упрёк лично Абрамову – книга писалась в те годы, когда на интеллигенцию, кто помнит, действительно смотрели снизу вверх, возлагая на нее феерические надежды. Так что и главный герой, «специалист по нравственности» Умнов, и благие надежды на перестройку, и неспособность распознать в первых, вполне эффективных и благообразных, кооперативных опытах ростки сегодняшних баобабов дикого капитализма – всё это слепок тогдашнего общественного настроения и чаяний, из которых, как известно нам сейчас, «что выросло, то и выросло».

И за странными для сегодняшнего читателя пикировками Андрея Николаевича с Василием Денисовичем на тему «кто здесь главный (зачёркнуто) красный» – стоит нечто большее: тогдашние амбиции позднесоветской интеллигенции «перехватить руль» у теряющий власть партийной номенклатуры. На тот момент они казались не столь уж фантастическими: при всей своей любви к рассказам «как мы страдали от режима», именного класс творческой и научной интеллигенции в позднем Союзе был, после класса номенклатуры, наиболее привилегированным, наиболее представленным в различных советах и комитетах и приближенным к распределителям. Достаточно сказать, что правдолюбец Умнов едет в отпуск из Москвы на собственном автомобиле, каковые, по самым оптимистическим подсчётам, в Советском Союзе имели не более 15% жителей.

Стоит напомнить, что к восьмидесятым годам и номенклатура, и интеллигенция сформировались именно как наследственные классы, а не просто профессиональный «цех». В 30-50 годы был обычным академик-изобретатель, литературный классик, министр или партийный лидер из бедной крестьянской семьи, который начал получать образование в деревенской семилетке. Но к восьмидесятым у тех и других крепла тенденция передавать по наследству свой род занятий и связанные с ним преференции, жениться на людях «своего круга». Вместе с тем, было все меньше желания принимать в этот круг «выскочек» со стороны, вкупе с презрением к физическому труду и чётким осознанием отличия «нас» от «них». Другими словами, в этой среде активно формировались классовые интересы, классовое сознание и классовые предрассудки.

Излишне говорить, что такая ситуация закупорила социальные лифты, усложнила коммуникацию и взаимопонимание «верхов» и «низов», увеличивая напряжение в обществе и кризис в государстве.

В условиях перемен класс интеллигенции мог надеяться оттереть «вымирающих мамонтов», подобно тому, как класс буржуазии когда-то оттёр от власти старую земельную аристократию. В реальности, как мы знаем, эти надежды быстро пресекли появившиеся на сцене крупный капитал и организованный криминал. Распределители и привилегии закончились, НИИ закрылись, Союз писателей обнищал, и «не вписавшаяся» в дивный свободный мир интеллигенция отправилась торговать пирожками на рынке. Но в 1988 году марксово учение о том, что политика является лишь надстройкой над экономикой, и кто контролирует производство материальных благ – тот и заказывает музыку в политике, науке и культуре – казалось творческим людям таким скучным и устаревшим.

Противостояние журналиста Умнова с Отцом города выражается в диалогах и актах неподчинения. Диалоги – драматичные до трагизма, исполненные мучительного выбора, болезненно-честные, лишенные жалости и к себе, и к оппоненту, пафосно-звенящие, не в ущерб искренности и правдоподобию. Великолепные. Акты неподчинения – детские, наивные и беспомощные, вроде ухода с собрания или подслушивания у дверей кабинета по дороге в туалет. И в этом, опять-таки, вся советская интеллигенция тех лет.

Главный конфликт повести, как мне кажется, недораскрыт именно из-за отсутствия у «специалиста по нравственности» Умнова какой-либо позитивной программы в задекларированной им политической и социальной борьбе. Даже с оглядкой на ещё действующую тогда цензуру, которая вряд ли позволила бы прописать абрамовским героям другой метод борьбы, нежели избранное ими гандистское ненасилие – честно делать свою работу, не участвуя в «приписках» и показухе, и надеяться, что количество честных тружеников вскоре приведет к качественному скачку, а бюрократы-сталинисты вымрут как мамонты.

Филиппика главного героя на тему «вы нас угнетали, но мы всё равно продолжали мечтать о свободе», оставляет вопрос из известного анекдота: «а что вы еще умеете делать»? Чем герой может подтвердить свою претензию на лозунг «красные – это мы?» Чем конкретно коллективный Умнов будет лучше коллективного Василь Денисыча, если последнего таки удастся спихнуть, а сверху будут по-прежнему требовать красивых отчетов? С другой стороны, если бы автор сделал из своего «специалиста по нравственности» более решительного, деятельного и рационального персонажа – как знать, не потеряла ли бы повесть в правдоподобности и реалистичности. Ведь, повторим – Андрей Умнов слишком честно списан с тогдашней натуры.

В качестве ещё одного положительного героя в повести выступает местная «комсомольская богиня» Лариса, на первый взгляд – верная и послушная помощница Василия Денисовича. Красавица и очень любовно выписанный персонаж.

«А где же мне еще быть?» – отвечает она удивлённому Умнову, когда он встречает её среди условных подпольщиков. У неё, в отличие от Андрея Умнова, практичная программа действий есть.

«…побелим, покрасим, мебель завезем и встанем на кооперативную основу…

— Кто встанет?

— Как кто? Мы. Комсомол.

— Всесоюзный Ленинский? Весь сразу?

— Ну, не весь, конечно. Выделим лучших, проголосуем.

— А прибыль кому?

— Всем.

— И на что вы все ее тратить будете?

— На что тратить — это самое легкое, — засмеялась Лариса. — Сначала заработать надо…»

Лариса – интригующий и симпатичный образ. Другое дело – насколько он получился правдивым. Увы, сегодняшние олигархи, демократы и активные «декомммунизаторы» из вчерашних комсомольских секретарей дают неутешительный ответ на этот вопрос.

В финале – символическом, красивом и даже в чём-то иконописном – массовое тайное собрание «честных людей» призывает московского журналиста Умнова на царство (зачёркнуто) на комиссарство, а комсомольская богиня дарит ему поцелуй. Первый и последний, ибо города, как вы помните, нет на карте. В этой подкупающей своей наивностью сцене – не только сокровенные мечты советской интеллигенции, но и её историческая обреченность. Именно так всегда теряли свой исторический шанс многие неплохие, но склонные переоценивать собственную популярность и незаменимость, люди – просто отсиживаясь и ожидая, когда же нам торжественно и красиво принесут власть. Кому же ещё, если мы – самые достойные?

Сегодня фантасмагория 1988 года читается не как сатира, а как реквием уже тогда умершей идее, над гробом которой бюрократ-очковтиратель, комсомолка-кооператор и интеллигентный страдалец от режима – член партии с 1972 года, грызутся за её наследство и ещё сохраняющийся в народе авторитет. Народу же в этой сцене предлагается честно и молча трудиться в надежде на то, что дальше будет лучше.

Есть подозрение, уважаемые читатели, что лютая ненависть вчерашних комссекретарей, а сегодняшних демократических олигархов, к социалистической идее – это даже не мистический страх при виде вылезающего из гроба очнувшегося мертвеца, а вполне рациональный страх при виде давно записанного в мертвецы хозяина, наследством которого мы уже так хорошо успели распорядиться.

Тридцать лет спустя несколько по другому рассматриваешь пафосный и пустой лозунг «мы – солдаты партии!» Василь Денисыча, и слова «красные – это мы!» у его оппонента. Особенно, если прочитать новейшую биографию автора: ведь Абрамов, в 60-е годы писавший идеологически правильную фантастику о землянах, которые помогают устроить революцию жителям порабощенного диктатурой мира, и бичевавший в восьмидесятые бюрократов, стал в девяностых зампредом комитета по СМИ и телекоммуникациям правительства Москвы, а затем, ни много ни мало – заместителем начальника Главного управления внутренней политики Администрации президента РФ, а также секретарем различных президентских советов по науке, культуре, образованию и технологиям. Сейчас он является председателем наблюдательного совета и партнером инвестиционной компании Беринг Восток Кэпитал Партнерс. «И эти люди запрещали нам ковырять пальцем в носу…».

Впрочем, Сергей Александрович Абрамов – писатель, безусловно, талантливый. А книги таких людей зачастую имеют свойство говорить несколько больше, нежели в них собирался вложить автор.

Григорий Глоба

Читать по теме:

Александр НефедовПепел «Ассы» 

Илья Кормильцев«Будут страшные потрясения. Невиданные мятежи»

Андрей МанчукCome as you are

Артем Кирпиченок«Бэтмен Аполло»: другой Пелевин

Терри ИглтонПротиворечивый Диккенс 

Андрей МанчукСальный Кремль

Станислав Маковецкий. Долг Маяковскому

Андрей Манчук. Леонард Коэн: будущее наступило


Підтримка
  • BTC: bc1qu5fqdlu8zdxwwm3vpg35wqgw28wlqpl2ltcvnh
  • BCH: qp87gcztla4lpzq6p2nlxhu56wwgjsyl3y7euzzjvf
  • BTG: btg1qgeq82g7efnmawckajx7xr5wgdmnagn3j4gjv7x
  • ETH: 0xe51FF8F0D4d23022AE8e888b8d9B1213846ecaC0
  • LTC: ltc1q3vrqe8tyzcckgc2hwuq43f29488vngvrejq4dq

2011-2020 © - ЛІВА інтернет-журнал