В гостях у ФАРК. Дорожные записки на зеленом фоне

Мы с трудом поднимались по горной реке в маленькой лодке, похожей на плывучую бакалейную лавку. Над мешками с продуктами, ящиками с кока-колой и прочими атрибутами цивилизации возвышались три красных пластиковых стула с журналистами, плывущими снимать документальный фильм о последних партизанах Колумбии. Последние полчаса дороги оказались заметно осложнены порогами, мелководьем и усиливавшимся течением. Я подумал, что когда мы вернемся и я сяду описывать поездку, начать лучше будет с этой картинки, хорошо иллюстрирующей весь подготовительный этап мероприятия.

Потому что вся прогулка в Колумбию была похожа на марафонский забег со множеством препятствий, к счастью преодоленных благодаря терпению и настойчивости ее участников. Если бы мы были людьми суеверными, мы бы давно отказались от этой идеи, так как множество мелочей, случавшихся чуть ли не каждый день, подсказывали, что нам не стоит туда ехать. Все наладилось только в момент нашего прибытия в партизанский лагерь.

Идея организации репортажа из лагеря ФАРК принадлежит российскому кинодокументалисту Никите Сутырину, обратившемуся ко мне с предложением о помощи в организации и сопровождении этой поездки. Третьим участником был замечательный оператор Стас Гурьянов, впервые открывший для себя мир Латинской Америки. Подготовительная работа длилась около трех месяцев. За это время мне пришлось слетать на Кубу для встречи с представителями делегациеи ФАРК, участвовавшей там в мирных переговорах, чтобы договориться о нашем приеме и написать несколько десятков писем по-русски и по-испански различным задействованным людям и инстанциям. Минимум пять раз наш план однозначно срывался, но мы демонстрировали чудеса наглости или настойчивости. И наконец, ровно за неделю до встречи с партизанами в одном из уголков колумбийской глубинки, нам пришло из Гаваны указание даты, места и времени, где и когда нас будут ждать. Только в этом момент поездка стала реальной и ее подготовка перешла к фазе детального изучения карты Колумбии, покупке билетов и главное – весьма непростой логистике добирания в дебри незнакомой географии при помощи одного из колумбийских друзей. Речь идет о местах, где время пути крайне относительно, поскольку полностью зависит от уровня воды в реках и крайне нерегулярного графика внутренних авиарейсов. Бюджет мероприятия был минимален, поэтому приходилось проявлять творчество и смекалку.

После многочасового плавания на разных лодках по разным рекам, к месту встречи мы опоздали всего на 35 минут и то, из-за того, что при отправлении из одного маленького провинциального городка, местная полиция полтора часа не давала нам отчалить, допытываясь, куда и зачем мы плывем. Полицейские ратовали за нашу безопасность и скорее всего хотели денег. Я долго и видимо малоубедительно врал им, что плывем изучать новые туристические маршруты и снимать дикую природу. Этот сбой произошел по вине первого лодочника, который вместо того, чтобы забрать нас на такси с аэродрома, немедленно посадить в лодку вне населенного пункта, примерно час где-то пил утренний кофе, пока мы с камерами и вещами собирали зевак и полицейских на самом видном месте городской набережной, куда нас доставил таксист.

Это происходило в Кибдо, столице самого афроколумбийского из департаментов страны – Чоко и кроме того, что мы – кроме одной столичной специалистки по малярии, с этого же причала отправлявшейся к комарам на практику – были на набережной единственными белыми, мы еще являлись обладателями огромных рюкзаков и киноаппаратуры, делавших нас совершенно незаметными на фоне местного пейзажа. Я цинично рассказывал полицейским о нашей уверенности в развитии международного туризма в этих местах и просил их оставить нам свои телефоны, чтоб немедленно связаться с ними, если увидим в пути что-то опасное или подозрительное, а они рассказывали мне о том, какие страшные угрозы ожидают нас на этой реке.  Поэтому, когда нам дали добро на отплытие, мне захотелось станцевать в лодке, но она бы наверняка перевернулась.

Маленькая прибрежная деревня, где нам была назначена встреча, удивила нас чистотой и порядком, нехарактерными для столицы департамента. Здешние дети с любопытством нас рассматривали, но никто не попрошайничал. Я без труда нашел связную, пребывавшую, как и положено связным из фильмов, на наблюдательной вышке - таком подобии пожарной каланчи с лестницей без перил и крышей наверху, где терпеливые жители вылавливают иногда сигнал антенны мобильной связи. Связная была строга и серьезна, пообещала сообщить куда следует, и попросила немного подождать.

В процессе ожидания председатель местного сельсовета разместил нас у себя в доме, освободив нам для отдыха пару кроватей и гамак и организовал скромный но сытный обед. От денег за обед принимающая сторона категорически отказалась. У меня была большая мелкая корыстная мечта – чтобы вместо многочасового марш-броска вверх в горы с рюкзаками (как это описывали некоторые из посещавших партизан журналистов), лагерь оказался бы недалеко и с дорогой туда на лодке. Потому что после двух практически бессонных ночей накануне, лимит революционных подвигов моего организма был исчерпан. К счастью, с этого момента, мечты начали сбываться.

Первые партизаны оказались молодыми ребятами в гражданском и без оружия. Они взяли все наши вещи и понесли их лодке. Их командир был одет в яркий желто-синий костюм, чем вызвал несколько внутренних улыбок в нашем маленьком российско-украинском коллективе. Вокруг была сельва с ее тысячей оттенков зеленого цвета.

С этого момента и всю неделю пребывания с ними нас не покидало чувство неудобства – нам постоянно предлагали все лучшее, носили за нас все наши тяжелые и неудобные вещи, буквально подносили под нас стулья, чтобы удобнее было сидеть в джунглях, каждый день стирали нашу одежду и даже выделили нам пионервожатого по имени Бьенвенидос (Добропожаловать), который постоянно сопровождал и опекал нас, решая все бытовые вопросы. Хотя Бьенвенидоса по имени в отряде никто не называл, все обращались к нему по прозвищу Пáхаро (Птица), на которую – часто внимательно внимательно-нахохленную – он действительно был похож. При этом никакой показухи не было, лагерь жил своей обычной жизнью и мы были первыми иностранными журналистами, которых видели партизаны. Наверняка, мы были для них такой же экзотикой, как и они для нас. С первых минут пребывания в лагере у меня было ощущение путешествия во времени. Мы попали во времена Че Гевары, со всеми его плюсами и минусами. Приехавшие снимать фильм мы сами ощущали себя частью какого-то кино.

Все это время мы свободно участвовали во всех рутинных мероприятиях лагеря; в его передвижениях вглубь сельвы, в патрулировании окрестностей, в политзанятиях, приготовлении пищи, смотрении бразильской олимпиады по спутниковому телевидению с болением за колумбийских спортсменов, и во встречах партизан с гражданским населением. Одной из такой встреч стал футбольный чемпионат между партизанами и гражданскими, прошедший под проливным дождем и закончившийся полным разгромом партизанской сборной; сначала мужской, а потом женской команды.

По прибытии в лагерь мы провели небольшое собрание с командованием. Главным командиром являлся команданте 34 фронта ФАРК Педро Баракутадо, еще совсем недавно именовавшийся официальной прессой как главный бандит и гроза департамента Чоко и за информацию о котором армия предлагала неслыханную в этих местах сумму в 270 тысяч долларов. Вторым начальником был комиссар Рауль – худой, бледный, в очках, похожий на еще не репрессированного Сталиным большевистского интеллигента первого поколения. Из годов 60-х сознание неожиданно перескакивало в двадцатые годы. Гарсиа Маркес усмехался нам с того света и время от времени подбавлял магической реальности.

Когда наши киношники наконец отправились спать, и я смог немного отдохнуть от перевода, мы еще несколько часов беседовали с Педро, под редкие осуждающие взгляды его боевой подруги Поликарпы. Изжога от выпитого количества кофе не дала спать оставшиеся часы ночи. Утром я подумал, что изо всех знакомых мне персонажей Педро Баракутадо больше всего напоминает Давида Гоцмана из «Ликвидации».

Говоря о первых ярких первых впечатлениях, моих российских товарищей поразило отсутствие солдафонщины и иерархии в бытовых отношениях партизан. Они были действительно одной семьей, где нормой отношений были взаимное уважение и любовь, столь редко наблюдаемые в других человеческих группах. И эта готовность в любой момент умереть за идею и полное безразличие к материальным благам вызывает огромное восхищение, причем совершенно независимо от их политических идей, которые – отдельная непростая тема. Колумбийская пресса привыкла называть этих людей наркотрафикантами, грабителями и убийцами. Мы видели нечто совершенно другое.

При этом мы понимали, насколько эти люди с их внутренним микромиром, сложившимся в течение десятилетий в сельве, не подготовлены к жизни в «реальном» западном мире колумбийских городов. Наверняка тема их адаптации станет причиной множества личных трагедий и разочарований. Почти все партизаны искренне думают, что большинство колумбийцев в городах поддерживает их борьбу и из страха перед репрессиями пока не выражает этого.

Что ждет этих людей в будущем? Я задавал  и партизанам в сельве и друзьям и знакомым, поддерживающим мирный процесс в городах. По этой теме нет единого мнения, но есть некоторые пункты совпадения; в городах демобилизовавшихся партизан не совершенно ждут; со стороны обработанного официальной прессой обывателя преобладает недоверие и страх перед ними, а ультраправые боевики, контролирующие преступный мир и наркобизнес уже имеют четкую инструкцию по их физическому уничтожению, в случае возвращения этих людей в города. Все крупные заключения «мира» с колумбийскими партизанами, заканчивались в последние десятилетия настоящим геноцидом разоружившегося противника со стороны ультраправых боевиков и сотрудников военных спецслужб. Так в 1985 году, когда ФАРК впервые попытался отказаться от вооруженной борьбы и превратиться в партию Патриотический союз, были уничтожены около пяти тысяч политических активистов, включая депутатов, мэров и кандидатов в президенты – партизан, согласившихся спуститься из гор в города для легальной борьбы. Когда в 1990 году оружие сложило самое блестящее в политическом и интеллектуальном отношении в колумбийской истории движение М-19, эта история повторилась новыми тысячами убийств, которые никто не расследовал. Во всех разговорах на эту тему присутствует призрак этого недавнего прошлого. 

По достигнутому в Гаване мирному договору, правительство Колумбии гарантирует безопасность бывшим членам ФАРК, после того как они оставят оружие (не «сдадут» а именно «оставят» – формулировка договора, согласно которой нет военного поражения, в случае которого один из противников «сдавал» бы оружие). При этом только в день провозглашения достижения окончательного договора в Гаване, в разных местах Колумбии неизвестными киллерами было убито пятеро левых политических активистов. С стране орудуют десятки банд, возглавляемых бывшими и якобы сдавшими оружие ультраправыми боевиками и наркотрафикантами, главный исторический враг которых не правительство, а партизаны. Многие правительственные чиновники и высокопоставленные военные идеологически и экономически тесно связаны с ними. Эти группировки полностью контролируют бедные окраины крупных городов и огромные территории сельской местности – после того, как армия пару десятков лет назад выбила оттуда партизан. Это огромная проблема, которая пока очень далека от решения.

С другой стороны, политические кадры ФАРК сегодня совершенно не готовы к избирательной борьбе. У них нет опыта, их идеологический язык анахроничен и глубоко диссонирует с настроениями подавляющего большинства по крайней мере 2/3 населения страны, являющегося городским. Дискурс ФАРК о создании революционной партии, как авангарда пролетариата, тоже не выдерживает критики и является кратчайшим путем к поражению на ближайших выборах, на что видимо и сделан расчет правительства.

Наверное выходом на этом первом этапе стало бы участие бывших партизан в создании очагов прямой демократической власти на тех территориях глубинки, где их много лет знают и где у них есть реальная поддержка большинства населения. После создания таких альтернативных моделей региональных правительств, где местные общины стали бы реальной властью, и возник бы прецедент другой парадигмы принятия решений. После этого нового политического и управленческого опыта, бывший ФАРК объединившись с другими прогрессивными силами смог бы попробовать предложить стране альтернативный социальный проект. Кроме того, только в этих местах, прекрасно знакомых партизанам и где сами они могут опереться на дружественное население, после передачи оружия они могли бы оставаться в относительной личной безопасности. Но все это скорее из области личных пожеланий и предположений.

C другой стороны, подписание мира между правительством и командованием ФАРК вовсе не синоним и не гарантия конца вооруженного конфликта.

ФАРК – самая большая, но не единственная партизанская сила в стране. Продолжают воевать с правительством ELN и еще как минимум две небольших партизанских группировки. Ввиду отсутствия реальных гарантий безопасности, весьма вероятно, что некоторая часть бойцов ФАРКа откажется разоружаться и пополнит ряды ELN. Параллельно с этим в стране остаются десятки преступных банд, которые скорее всего постараются взять под контроль бесхозные территории, только что оставленные партизанами. Вряд ли государство сможет быстро обеспечить свое эффективное присутствие чуть ли не на половине территории страны, где его никогда не было.

В личных разговорах почти все партизаны говорили, что если правительство не выполнит обещаний, они готовы вернуться к вооруженной борьбе и за оружием дело не станет. При этом надо учитывать, что в процессе последнего этапа мирного диалога с правительством, ФАРК засветил практически всю свою подпольную структуру, имена ополченцев и симпатизирующих лиц среди мирного населения, что сделало организацию как никогда уязвимой в военном отношении.

При этом, вспомним, что сам генезис этого мирного процесса надо искать не в миролюбии и гуманизме колумбийского правительства, а в требовании Вашингтона освободить от партизан богатые полезными ископаемыми, природными ресурсами и водой удаленные районы гор и сельвы, чтобы открыть к ним доступ для ТНК.

Было бы гораздо приятнее говорить о завтрашнем мире и переходе политической борьбы в более цивилизованную невооруженную стадию, но судя по всему это дело дня даже не завтрашнего, а послезавтрашнего. Вместе с этим очевидно и то, что вооруженная борьба как метод тоже в данном случае полностью исчерпала свои перспективы, и партизанская армия, более полувека успешно воевавшая с регулярными силами Колумбии, за которыми стояла фактически неограниченная военная и финансовая поддержка США, в последние годы терпела все более тяжелые потери от высокотехнологичного нового оружия, конкурировать с которым в военном плане невозможно. Здесь множество вопросов без ответа, и все перечисленное – только малая часть их.

В колумбийской прессе часто упоминется название деревушки Бохайя на границе департаментов Чоко и Антиокии, как символа зверств ФАРК в отношение местного населения. 2 мая 2002 года, во время уличных боев в Бохайя между партизанами и ультраправыми боевиками, выстреленный партизанами газовый баллон, пробил крышу церкви, где укрывались местные жители и разорвался внутри. Погибших было от 90 до 120 человек, большинство из которых – дети и женщины.

Вот рассказ одного из партизан, участвовавшего в том бою:

– Много лет мы контролировали всю эту зону. Причем жители всегда просили нас выйти из населенных пунктов, чтобы они не стали объектом атаки армии. Поэтому, контролируя местность, мы обычно оставались в лагерях в сельве. В конце апреля в главный город зоны Вихия-дель-Фуэрте и соседнюю деревню Бохайя, при поддержке военных начали прибывать сотни парамилитарес. Они размещались в домах местных жителей и полностью игнорировали их просьбы покинуть жилую зону. Парамилитарес искали партизан и их сообщников для демонстративных расправ над ними, чтобы запугать население. Местные правозащитники несколько раз обращались к военным и политическим властям с просьбой заставить парамилитарес покинуть жилые массивы, потому что вооруженное столкновение становилось неизбежным. Власти никак не реагировали. Первого мая мы повсеместно атаковали превосходящие силы противника. Городские бои были очень тяжелыми и обе стороны несли серьезные потери. Война с боевиками намного более жестока, чем с армией. Из-за того, что они делают с пленными партизанами, живьем мы им в плен никогда не сдаемся и пленных обычно тоже не берем. Бои продолжались несколько суток, причем парамилитарес поддерживала армейская авиация. В отличие от современного вооружения боевиков, единственная наша артиллерия – самодельные установки, выстреливающие газовыми баллонами, известными в Колумбии как «пипетас». Их точность очень низкая. Когда выстреленная нами во время наступления «пипета» случайно попала в церковь, мы не знали, что там было полно укрывавшихся от огня людей и среди шума боя не поняли что произошло. Враг отступал из деревни и мы его преследовали вплоть до болот, куда мы его загнали. О том, что произошло в церкви Бохайя мы узнали только после боя. К этому моменту мы полностью победили и очистили от парамилитарес всю территорию. Когда мы узнали о случившемся кошмаре, мы впали в состояние шока и за несколько часов полностью покинули всю эту уже освобожденную зону, куда через пару дней прибыла армия и вместе с ней пресса… – В глазах у моего собеседника стояли слезы… – Но постарайся понять, что в любой войне подобные вещи почти неизбежны, поэтому так важно закончить эту войну.

В разговорах о будущем без оружия, Педро – коммунист и сын коммунистов, многие родственники которого были убиты в 80-е, во время «грязной войны» против Патриотического союза, – настаивал на том, что его личные планы будут зависеть от решения партии. Что партия разберется и решит. Подпольная Коммунистическая партия Колумбии стала для него политическим синонимом ФАРК. Я всегда представлял, что так рассуждала о партии старая ленинская гвардия большевиков. «Настоящие коммунисты», – говорила о таких моя бабушка. Уничтоженные сначала сталинистской, а потом брежневской бюрократией, эти люди сохранились в колумбийской сельве. Со всеми своими очевидными недостатками, и достоинствами, которыми не может похвастаться ни один из их идейных противников.

Об отношениях партизан с местными крестьянами. Когда нет непосредственной угрозы вооруженных столкновений, партизаны селятся в непосредственной близости от небольших разрозненных хуторков, с разрешения жителей разбивая лагерь прямо там и занимая под штаб и заодно для ночлега пару домов, используемых в крестьянском подсобном хозяйстве. На два или три дня максимум. Потом – переход на новое место. В месте, где мы поселились, у местного крестьянина была огромная пятнистая свинья. Большую часть времени свинья проводила в реке, как это потом выяснилось, чуть выше по течению места, где я обычно чистил зубы. Вдруг в один из вечеров наш привычный съемочный процесс был прерван визгом свиньи. Ей вцепился в ухо стаффордширский терьер одного из молодых партизан. Хозяева свиньи и собаки бросились в реку и пинками отогнали терьера. Верещащую свинью с порванным ухом партизаны повели на перевязку, а ее крайне возмущенный хозяин, еще долго высказывал партизану, что в последний раз его предупреждает, что если он не будет привязывать своего такого-растакого пса, и этот растакой пес, расто его и растуды, загрызет его свинью, он клянется, что убьет этого пса. И партизан, поджав хвост и потупив взгляд, ныл и извинялся. К чему это? К тому, что это тоже не вяжется с созданным прессой имиджем партизан как громил, держащим в страхе мирное население. Разумеется, далеко не везде и всегда эти отношения являются такой идиллией и наверняка за почти 60 лет войны в разных уголках страны были очень разные ситуации и случаи. Но я здесь о тенденции, которую мы лично наблюдали.

Группы ФАРК действуют сегодня на территориях, заброшенных государством. Хотя этот термин не точен; государства там не было никогда. Во многих из таких мест единственная альтернатива медицины и образования – партизаны. Единственное проявление государственной власти – антиповстанческие операции армии с репрессиями против местного населения, небезосновательно подозреваемого в сочувствии партизанам. Партизаны строят для крестьян объекты инфраструктуры и их врачи регулярно проводят бесплатные медицинские консультации. Местное население поддерживает их продуктами питания и информацией. Без решающей поддержки гражданского населения существование партизанского движения было бы невозможным.

На второй или третий день почти праздной жизни в лагере, мы напросились в патруль. Патруль был реальным; за два дня до этого армия доставила в близлежащую зону наблюдателей ООН, но часть военных не вернулись с ооновцами на базу, а остались в сельве с непонятной партизанам целью. И несмотря на действовавшее уже почти год фактическое прекращение огня между армией и ФАРК, командир на утреннем построении сказал, что пока мир не подписан, враг остается врагом и нельзя понижать бдительность и чем-то там щелкать. И задача патруля – проверка территории вблизи лагеря для предупреждения любых сюрпризов. Поскольку любой отряд движется со скоростью самого медленного из участников, запланированный двухчасовый патруль затянулся благодаря нашему участию почти на 6 часов, во время которых мы постигали науку передвижения по пересеченной местности, ходьбы по бревнам, черпания воды сапогами и прочие умеренные тягости и лишения партизанской жизни, с той разницей, что наши амфитрионы несли с собой тяжелое оружие с боекомплектом, а я фотоаппарат и пенсионерскую тросточку, чтобы не ударить лицом в тропическую грязь. В середине патруля неожиданно раздалось несколько выстрелов и потом короткая автоматная очередь. Я тщательно сохранил на лице маску улыбки, понимая что с одной стороны это скорее всего, небольшое шоу для нас, а с другой, что если это не так, то куда бежать совершенно непонятно, да и бежать в вязнущих в грязи сапогах тоже не очень понятно как.  Когда мы добрели до месту водопоя, партизаны с флягами отправились на холм к источнику самой чистой воды. Когда нам ее принесли, она оказалась сладкой. Оказывается, сами они привыкли пить невкусную родниковую воду, а нам, как гостям, решили подсластить ее химическим порошком из далекой цивилизации.

Когда мы вернулись, в лагере нас ждал Педро, который встретил меня вопросом о первых впечатлениях. – В ходе выполнения миссии я убедился, что необходимо срочно менять методы борьбы, товарищ, – ответил я ему, в изнемождении падая на клеенчатую подстилку. Педро смеялся наверное минут пятнадцать.

В ближайшей от лагеря партизан деревушке, расположенной в 20 минутах плавания вниз по реке – большая школа, куда часами добираются дети из окрестностей. Ее директор – безумец и энтузиаст неопределенного возраста, из тех одержимых мечтой людей, что выглядят намного моложе своих лет. Для любого карьерного роста или приличной зарплаты народ привык бежать из этой глуши. Он остался, ради своих учеников. – Здесь нет зла, – объясняет он, – нет преступности, нет наркотиков, нет дурных привычек. Наши дети здоровее городских. Здесь деньги – не главное. Отношения с партизанами у нас складывались по-разному. Раньше были случаи, когда они по обвинению в сотрудничестве с армией и парамилитарес убивали гражданских. Это правда. Но со временем они научились уважать нас и сегодня отношения с ними хорошие. А то, что наши дети, не закончив школу, к ним уходят… Конечно, у меня нет восторгов по этому поводу. Но я стараюсь уважать выбор наших детей и понимаю, что других альтернатив у них особо и нет. При этом я не верю, что война и насилие помогут решить наши проблемы. 

Возле, точнее, вместе с нашим лагерем по сельве кочевал госпиталь. С командой юных партизан-стажеров и хирургической палатой, оборудуемой за считаные минуты. И с руководителем – военным хирургом-интернационалистом. Когда в первой беседе, этот человек с явным акцентом одной южноамериканской страны, сказал мне, что он колумбиец и родом из Картахены, мне стало смешно. В конце концов он признался, что стал врачем, чтобы следовать примеру Че, и закончив в своей стране мединститут, уже почти сорок лет путешествует по Латинской Америке, выполняя свой врачебный и человеческий долг. Что он не член организации, но как врач, помогает этому фронту ФАРК каждый год по нескольку месяцев, – как и другим революционерам Колумбии и других стран. Несколько лет назад, во время особенно страшных бомбежек, он оперировал раненых больше сорока часов подряд, пока не уснул со скальпелем в руках перед хирургическим столом… Моя первая мысль была, что передо мной святой. Командиры и рядовые бойцы ФАРК относятся к нему с откровенным восхищением – обычно врачи в Латинской Америке – каста избранных, часть социальной и экономический элиты. Немногие, бросив все это способны отправиться жить в дебри, под пули и бомбы. Но что-то внутри мне так и не позволило почувствовать к нему доверие. Вряд ли когда-нибудь я смогу узнать, интуиция это или паранойя.

Борохо – местный плод, малоизвестный в остальной Колумбии и совершенно неведомый остальному миру. Из чуть подгнивших коричневых фруктов борохо делают сок, у которого, как утверждают местные жители всегда один из двух неотвратимых эффектов: первый – слабительный, или второй – афродизиачный. Когда после очередного стакана сока борохо я неожиданно надолго исчез в сельве, команданте Педро поведал мне об этом. – Хорошо, что не второй, – с облегчением ответил ему я.

Если рассматривать мобильные отряды ФАРК как пиратские корабли, постоянно плывущие в зеленом море сельвы, присутствие говорящих попугаев на плечах бойцов и командиров, никого не удивит. Птицы наших друзей владели всеми революционными лозунгами, а попугай командира по утрам даже пел гимн организации. Попугай партизанки Партисии был менее радикален в криках, но оказался чистоплотнее командирского. Большую часть времени обитая на плече хозяйки, он начинал ее нежно покусывать за ухо, когда собирался «пачкать» и Патрисия пересаживала его для этого на ближайшую ветку.

Всех, общавшихся с партизанами ФАРК обычно впечатляет степень участии в организации женщин. Тем более, если учесть, что Колумбия – и особенно ее провинция – страна глубоко консервативная и мачистская. Именно поэтому все попытки эмансипации колумбийских женщин неотделимы от истории ее левых движений и организаций. ФАРК – только еще один из примеров этого. Около 40% личного состава партизанской армии составляют женщины. В уставных документах ФАРК подчеркнуто равенство прав и обязанностей женщины и мужчины. Более того, сегодня партизаны говорят о необходимости уважения и недопустимости дискриминации сексуальных меньшинств. При этом был бы конечно наивным говорить что мачизм в их рядах полностью изжит, но среди них его несравненно меньше, чем в гражданской части колумбийской глубинки. По сложившемуся у меня впечатлению, отношения между мужчинами и женщинами в ФАРК очень свободные, каждый в праве выбрать себе пару и жить вместе или же разойтись. Женщины остаются женщинами и всегда следят за собой. При этом революционная мораль, исповедуемая партизанами, культивирует романтическую сторону отношений и не приветствует половой распущенности и гедонизма. На партизанской дискотеке нас удивил избыток целомудрия, немыслимый сегодня на молодежных праздниках больших городов. Партизаны и партизанки танцевали, как пионеры, полностью диссонируя с окружающей их влажной и страстной тропической природой.

При анализе причин участия высокого процента колумбийских женщин в партизанском движении, следует учесть и то, что страна печально знаменита и уровнем сексуальной эксплуатации провинциальных девушек и детей, живущих часто в нечеловеческих условиях и не имеющих других источников дохода. Сети детской проституции контролируются наркомафией и высокопоставленными военными. Массовое участие женщин в партизанском движении – одновременно и ответ и альтернатива этой реальности.

Четверо самых юных из партизан нашего отряда были несовершеннолетними, и согласно гаванским договоренностям сегодня уже покинули партизанский лагерь для последующей передачи их представителям Красного Креста и ООН. Вопреки распространенным утверждениям прессы о том, что ФАРКовцы насильно вербуют детей, истории, которые мы здесь услышали – совершенно другие. По уставу ФАРК в организацию могут вступить колумбийцы и колумбийки от 15 до 30 лет. Подростки приходили к партизанам совершенно добровольно, их мотивация была конечно не идеологической, их интересовали возможность образования, часто единственная в этих местах (здесь всех учат читать и писать и есть занятия по математике и истории) и трехразового питания. Многие при этом преувеличивали свой реальный возраст, а документы здесь есть далеко не у всех. В нашем отряде старшие товарищи к этим детям относились прекрасно, наверняка куда лучше, чем в их родных нищих деревнях и голодающих семьях. Поэтому когда команданте в нашем присутствии собрал детей и сообщил им о необходимости расстаться, в рамках гаванских обязательств партизан, они восприняли это с горечью и обидой и ему пришлось долго объяснять им, что их никто не выгоняет из организации, что они сохранят контакт и дружбу, что скоро все партизаны станут гражданскими, но что революционная организация должна быть честной и обязана выполнить свои обязательства.

В последний вечер перед нашими проводами, гостеприимные хозяева устроили праздник, пригласив жителей соседних деревень и оборудовав под дискотеку загон для скота. Загон был тщательно вымыт, а скот перегнали на ночь в соседнюю деревню. На праздник были приглашены без различий и партизаны и гражданские, и всем участникам были вручены купоны на квоту в пять банок пива на человека. Главным элементом праздничной иллюминации неожиданно стал мой фонарик с функцией прерывистого света. Бессменным дискжокеем стал Бьенвенидос – Птица – подтанцовывавший за пультом компьютера. Среди гостей был местный парень, из гражданских, с явными нарушениями умственного развития. Он дразнил присутствующих, кривлялся, сорвал кепку с команданте и пытался заставить танцевать с собой всех девушек. Партизаны шутили с ним, всячески сглаживая все создаваемые им ситуации и все время старались усадить его поудобнее и отвлечь. – Когда мы уйдем отсюда, у этого парня будут проблемы, – шепнул мне Педро, – пока мы здесь, мы стараемся защищать его от его же односельчан, у которых не всегда хватает терпения. А если в деревню войдут парамилитарес или военные, его скорее всего просто убьют. Но мы не сможем забрать его с собой. Не знаю пока, что делать.

За последний год фактического перемирия жизнь партизан стала гораздо легче. Смена места лагеря – всего 2-3 раза в неделю. Год ночей без риска бомбежек. В предыдущие годы, ежедневная смена мест лагеря была обязательной. Из-за высокой военной эффективности авиаударов с недавно закупленной Колумбией авиации – бразильских Супертукано и израильских Кфиров – одно из требований безопасности – максимальная рассредоточенность спальных мест; это после того, как несколько лет назад от одной бомбы здесь погибло 14 партизан одновременно. И еще – повседневные переходы через сельву на десятки километров с оружием и 40-килограммовыми рюкзаками, где, кроме пищи и боеприпасов, весь «дом» партизана. И так – в течение десятилетий, и командиры – всегда наравне с рядовыми бойцами. В 5 утра всегда подъем, в 8 вечера всегда отбой.          

Поскольку никто в отряде никогда не участвовал в школьном театре, а нам было необходимо снять как можно естественнее некоторые бытовые сцены, случались разные забавные опусы. Нам надо было записать ночную задушевную беседу подружек-партизанок и у нас оставалась последняя или предпоследняя ночь в лагере. Не ведая наших планов, начальство накануне отправило с разными дальними миссиями половину девушек. Из оставшихся были выбраны Ориана – партизанка чуть постарше и поопытнее, вернувшаяся в отряд после бегства из тюрьмы, где провела несколько лет и совсем юная девочка Валентина. Валентина после отбоя должна была доверительно расспрашивать Ориану о ее тюремном опыте. С трудом отмазав одну из героинь от ночного патруля, установив вокруг партизанской кровати свет и стряхнув с противомоскитной сетки сонного скорпиона, мы начали запись ночного диалога подружек. Прозвучал он примерно так:

– Товарищ Ориана, я слышала, что вас при выполнении миссии задержали в городе и посадили в тюрьму. И я хотела спросить вас, как это было? И тяжело ли приходится в тюрьме революционерам?

– Трудно, Валентина. Отношение к нам совсем бесчеловечное. Они постоянно хотят сломить нашу волю и превратить нас в предателей.

– И каким образом вы смогли не допустить этого?

– Потому что у нас и наших товарищей политзаключенных есть революционное сознание, и мы всегда помним, что боремся за наш эксплуатируемый народ…

И так далее, как в советском мультике об Орленке.

Причем эти слова, звучащие здесь и теперь и для нас так фальшиво, являются чем угодно кроме фальши. Эти женщины не актрисы и не играют. Это мир их понятий и того, во что они искренне верят и за что готовы отдать жизнь. Первозданный мир идей, где слова и мысли еще не отравлены цинизмом другого исторического опыта.

Наверное самым сильным моим впечатлением и было это полное отсутствие цинизма среди рядовых партизан, людей привыкших жить и умирать без лишних слов и пафосных поз жить и умирать. Отсутствие цинизма такого обычного и привычного в среде людей, считающих себя левыми интеллектуалами, и наверняка смотревших бы свысока на этих полуграмотных колумбийских крестьян.

Один из них, объяснил мне сложность перехода к будущей гражданской жизни следующим образом: – Там нам придется научиться жить при капитализме… не знаю, все ли смогут. Здесь у нас коммунизм. У нас здесь нет частной собственности и все личное легко помещается в рюкзак. Ни у кого из нас здесь нет ни денег, ни счетов в банках, ни недвижимости… Зато, есть идея, которой все мы служим. Может быть, она в чем-то ошибочная, но она наша.

А самым большим сюрпризом стал ответ одного из партизанских руководителей на мой вопрос о наличии у ФАРК ракет «земля - воздух». Дело в том, что несколько предыдущих командующих ФАРК стали жертвами авианалетов. Авиация нового поколения и введение электронных чипов с определением координат GPS в одежду, продукты и любые другие предметы засылавшиеся в последние годы партизанам, привели ФАРК к огромным человеческим потерям, при практически полной неуязвимости действовавшей против них ночной авиации. Поэтому я спросил команданте о ракетах.

 – Нет, таких ракет у нас никогда не было. Нам пару раз предложили их, но у нас никогда не было таких денег, - ответил он. И чуть подумав, добавил, - мы ждали солидарности, а с нами всегда хотели сделать бизнес.

И я подумал о привычных официальных обвинениях партизан в наркотрафике. Да будь они хоть мелкими трафикантами, у них бы хватило средств на ракеты и современное противовоздушное оружие. Достаточно вспомнить о ресурсах и финансовых возможностях любого из наркокартелей. Новейшая история ФАРК доказала, что у него никогда не было средств, чтобы хоть немного защититься от самой страшной из угроз. Хотя нет колумбийской газеты, не писавшей об обнаружении в сельве «кокаиновых лабораторий ФАРК» и миллионных счетах организации, след которых обнаружить до сих пор никому не удается. Этот пример с ракетами земл –воздух мне показался очень серьезным аргументом в ответ на обвинения партизан в наркобизнесе.

Когда мы попрощались с отрядом, и Педро, как командир предложил партизанам подарить нам что-нибудь на память, один из самых старших из них, человек с которым мы ни разу не обменялись ни словом, подошел, молча снял со своей руки протянул мне браслет-фенечку с Че Геварой. Может быть черно-красный бисерный Че, все эти годы защищал его хозяина от пуль, и теперь, перед наступлением мира этому Че пора было отправиться в дальние страны… Я только знаю, что буду хранить этот браслет как дорогую мне память об этих днях – уже части истории, к которой нам повезло прикоснуться.

Когда мы покинули лагерь, к нам вернулись организационные трудности, от которых мы уже отвыкли. Цивилизация отказывалась принимать нас назад. Уже вторую неделю бастовал аэродром Кибдо, куда мы изначально прилетели, а маленькая посадочная полоса деревушки Вихия-дель-Фуэрте после нескольких дней дождя стала частью маленького озера. Но партизанские боги и фенечка с Че сделали свое дело и наш друг из Медельина быстро нашел пилота, который за почти символическую плату на своем крошечном четырехместном самолетике вылетел за нами в сельву.

Что еще запомнилось? Пейзаж под маленькой «Сессной», увозившей нас оттуда очень низко, над бесконечным зеленым океаном сельвы, в одном из уголков которой оставалась частичка нашего сердца. Мы увозили взгляды, слова и немного надежды людей, которых скорее всего больше никогда не увидим и которых вряд ли когда-нибудь забудем.

Всего в 150 километрах от этих мест нас ждала другая Колумбия, которая даже не другая страна, а другая планета. Мы еще не знали, что через два дня из Гаваны объявят о достижении мирного соглашения и ни один человек ни в одном из колумбийских городов не выйдет на площадь, чтобы отпраздновать эту новость.

Олег Ясинский 

Читайте по теме: 

Эрнандо Кальво Оспина. Полвека в джунглях

Фил Гансон. Альфонсо Кано, некролог

Ханна Стоун. «Вооруженное крыло» бедняков

Дэн Ковалик. В логове льва

Альберто Арче: Как разгорается классовая война

Джо Емерсберг, Джеб Спрег. Венесуэла. Террор крупных землевладельцев

Нил Никандров. Нарковойна в Центральной Америке