Как мы слонов освобождали

Где-то там далеко – за горами, за лесами в жарких южных странах, бродят огромные сильные животные. На их спинах сидят злые люди, которые заставляют их таскать бревна и колют в шею заостренной палкой. И только поздно вечером слоны заходят охладиться в мутные воды Ганга…. Мы в детстве никогда не видели живого слона – но, посмотрев как-то документальный фильм об эксплуатации этих животных, твердо решили, что так дальше продолжаться не должно.

Почему именно слон вызвал приступ детского максимализма? В нашей школе первоклассники одним из первых слов выцарапывали на партах аббревиатуру С.Л.О.Н. («Смерть легавым от ножа») – сказывалось присутствие «зоны строгого режима», колонии рецидивистов. Автоматчики ежедневно гнали их на работу по огороженным колючей проволокой «коридорам». Картинками с изображениями слонов дети заклеивали тетради и учебники – эвфемизм был понятен каждому. «Тотемное животное» наблюдало за вами из каждой кабинки школьного туалета. Слоны смотрели с неким укором, и причина гнетущей тоски во взгляде вскрылась уже после просмотра фильма об их эксплуатации.

Оленька, тринадцатилетняя одноклассница с челкой падавших на глаза волос, постоянно горела какими-нибудь идеями. Она практически затравила преподавателей разнообразными вопросами и предложениями. Побаиваясь ее неуемного энтузиазма, они старались на всякий случай обойти стороной девочку в черных кедах.

Перевести ее энергию в иное русло получалось не всегда – она либо стремительно справлялась с поставленной задачей, либо еще больше приставала с требованиями объяснить и помочь. Вечно угрюмый физрук повредил себе чайной ложечкой глаз, когда, мирно попивая чай в учительской, дернулся, услышав за спиной звонкий голос: «а давайте мы…». Каких-либо «школьных репрессий» к ней, все же, старались не применять – ведь если пытаться приструнить ее, отличницу и активистку, то кого же прикажете ставить в пример шпане, которая на просьбу вытереть доску реагировала, садясь на пол, со словами: «сукой не буду».

Погасить энтузиазм девочки было не легко. «Оля… шла бы ты лучше… почитала что-нибудь». Она насуплено уходила, находила и вытаскивала меня из «курилки», и мы залезали по болтающейся «на соплях» пожарной лестнице на чердак «хрущевки». Библиотечные приключенческие романы и детская фантазия уносили нас оттуда в экзотические страны. Книжная иллюстрация «оживала» и женщины в разноцветных сари начинали обрывать чайные листья на плантациях, возвышавшихся над мутной рекой, при погружении в которую сразу же закладывало уши, и течение медленно несло расслабленное тело, поворачивая из стороны в сторону.

Такой «эффект полного погружения» иногда «зашкаливает» чувства и эмоции, вплоть до легких судорог и потери сознания. Для этого нам было достаточно книжки с картинками. Кто первым приходил в себя, приводил «в чувство» другого. Оля приоткрывает глаза, хватая ртом пыльный воздух и недоуменно произносит, оглядывалась на сваленные вокруг матрасы и кипы пожелтевшей макулатуры: «А где слоны»? За чердачным окном тоже не наблюдалось ничего похожего на индийский пейзаж – там, с помощью «трехэтажного» мата, солдаты-срочники перегоняли заключенных из одного огороженного колючего проволокой коридора в другой – пошире.

Поселок на Полярном Урале – «колючка» является здесь неизменным атрибутом пейзажа. Ржавые мотки, обвисшие на полусгнивших столбах, постоянно цепляются за ноги, когда пытаешься пройти не по дороге, а напрямик. Чтобы сократить путь в школу, мы перелезали через остатки заграждений – и, естественно, одежда всегда была порвана в клочья. Оля спешила в школу в рваном свитере, периодически попадясь «на крючок», нелепо буксуя и злясь на ржавую «колючку», забиравшую секунды драгоценного времени. Подростковый «драйв» требовал от нас ежесекундной занятости – преподаватели не успевали нас «задействовать». Инна Антоновна, молодая «историчка», «сосланная» сюда по распределению после института, пыталась справиться с нашей неуемной энергией, как могла: мы по очереди читали политинформацию, собирали игрушки для африканских детей, консервы для полярников, медикаменты для пострадавших от наводнения, деньги для никарагуанских сандинистов, теплую одежду для детей хантов или писали письма для заключенных политузников США и Латинской Америки. Мы забросали Анджелу Дэвис десятками писем (на русском языке). Мир вне нашего, огороженного почти со всех сторон поселка, явно требовал освобождения.

«Ничего нет» – хмуро бубнит мужик в застиранной майке, разбуженный с явного бодуна. Но Оля уже у него в квартире и чуть не плача рассказывает о том, что сандинистам нужно еще только чуть-чуть поднажать – но им не хватает медикаментов. Мужик молча роется в карманах куртки достает мелочь и выпроваживает нас, страдальчески закатывая глаза к потолку.

– Почему мир несправедлив? – спрашивает Оленька юную «историчку».

– Ну, есть богатые, которые отнимают у бедных. Вот у нас когда-то богатых раскулачили, но не всех, а потом они опять расплодились, как сорняк на огороде. Любой огород нужно часто пропалывать….  

– А Голуба почему никто не раскулачивает? – спрашивает девочка, имея в виду жирного борова – начальника колонии.

– Ну – мямлит преподавательница, – это совсем другое дело…. Не будем об этом.

Начальника колонии, «первого человека» в поселке и его жену в песцовой шубе не любил практически никто. За глаза ему желали сдохнуть в страшных мучениях – но от того было, конечно, ни холодно, ни жарко. Получается, что... «если не мы, то кто же»?

И вот мы ждем за колонной местного ДК, когда начальник колонии с женой проследуют в зал на торжественное мероприятие, посвященное «перестройке, гласности и принципам демократии».

– Постой на шухере. Я быстро – шепчет Оленька и, прошмыгнув в гардероб, кромсает ножом дорогую песцовую шубу и мундир одной из причин мировой несправедливости.

Но эта мелкая пакость, как мы понимали, не решит всех проблем – необходимо было расширить борьбу с несправедливостью на весь окружающий мир. Мы долго обсуждали с Олей возможность похода против мировой несправедливости в целом, но решили все-таки начать с освобождения слонов, документальный фильм о которых неприятно поразил детское сознание. Возможно, эти планы и остались бы лишь мечтами, если бы не игра «Зарница». Военрук пригласил шестерых солдат с сержантом из соседней воинской части; старшеклассников разделили на две группы, ну, а нас с Оленькой по малолетству назначили присматривать за десятком школьников десяти-двенадцати лет, изъявивших желание, если не поучаствовать, то хотя бы присутствовать на «Зарнице».

Цель игры известна – нужно найти знамя. Собственно, это была «не наша война», но мы тоже рвались «в бой». Куда же ты денешь рвущуюся наружу энергию? Мы целый час болтались у всех под ногами, пока внезапно не поняли, где именно спрятано знамя. По всем признакам, оно должно было находится на вершине одной из сопок. Аккуратно сложенное знамя лежало под камнями. Взяв трофей с собой, мы с гордостью спускались по склону, но тут же наткнулись на двоих солдат, потребовавших вернуть нашу «добычу». Как нам казалось, им хотелось вырвать у нас победу. Такого мы позволить не могли.

– Бежим прямо на них! – говорит Оленька. И толпа малышей с криком «ура» ринулась на двоих ошалевших солдат – ударом головой в живот сбили их с ног и опрометью сбежали вниз. Солдаты, поднявшись на ноги, пытались нас догонять, но ребятишки вынудили их отступить, осыпав целым градом камней.

– Ой, что сейчас будет – испуганно прошептала Оленька, увидев бегущих у подножия сопки военрука, сержанта и старшеклассников. Подножие сопки уходило в болото – вонючую жижу, покрытую тиной и усеянную старыми шинами.

– Прыгаем в болото и уходим – говорит Оленька, и мы все в один миг прыгнули в эту жижу. Барахтаясь по собачьи в вязкой жиже, глотая тину и отплевываясь, мы переплыли на островок, откуда уже побрели дальше по пояс в воде, увязая и вытаскивая друг друга.  Добравшись до чахлого леска, группа беглецов «держала совет». Кто-то склонялся к тому, чтобы идти домой, кто-то предлагал вернуться. Потом все посмотрели на притихшую Оленьку.

– Всё – сказала она. – Назад дороги нет. Военрук нас найдет и точно головы поотрывает.

И мы решили идти в лес. У нас был с собой консервный нож, несколько бутербродов, пара оторванных пуговиц, два рубля шестьдесят копеек денег, много фантиков от конфет и одно яблоко – всё, что мы обнаружили, вывернув карманы. Плюс были еще школьные учебники и тетради в портфельчике и (о, чудо) – атлас мира. В-общем, достаточно на первое время. Пробежав по лесу около километра, мы сели, чтобы отдохнуть и решить, как нам жить дальше. Десяток малышей раскрыв рты слушали наши сказки о дальних странах, о пиратах, и слонах, которых нещадно эксплуатируют. Когда Оленька заканчивала, я подхватывал разговор, живописуя все прелести дальнейших приключений. Затем она продолжала, смотря куда-то сквозь малышей, которые сидели словно завороженные. Оля говорила – глаза горели, щеки становились пунцовыми.

В результате мы пришли к выводу, что должны помочь всем страждущим: сандинистам, африканским детям – и, конечно, освободить индийских слонов, которые в тот момент, словно наяву стояли посреди елового леса, мерно покачивая головами.

Компас показывал на юг. На школьном атласе мира была прочерчена линия через Сибирь, по восточному склону Каменного Пояса и дальше – через Среднюю Азию и Афганистан – в Индию. География негласно считалась в школе «царицей наук». Можно было не уметь извлекать дроби, но не знать, где находится Суматра или Галапагосы считалось верхом позора. «Географическое» восприятие как бы накладывалось в сознании на все прочие дисциплины. И потому, изучая историю, мы инстинктивно вставали на сторону тех, кто решался штурмовать укрепленные города и поселки, где засели «жирные боровы». Мы сочувствовали монголам, бесстрашно бросавшимся на киевские стены и туркам, проламывавшим стены Константинополя. Уже в старших классах «географическое» мировосприятие порождало повальное увлечение научной фантастикой и астрономией – ведь это был следующий этап, другое пространство, которое необходимо было преодолеть.

И группа детишек рванула «покорять пространство и простор», ориентируясь по атласу мира. Нас гнали вперед страх перед возвращением, комары и мошка, облеплявшие с ног до головы замешкавшегося ребенка, но, в большей степени, некий «драйв» – ощущение возможности сделать все, преодолеть не только пространство, но и сами законы физики, о которых мы имели весьма смутное представление.

Отдавали ли мы себе отчет в том, что делаем (как спрашивали нас впоследствии взрослые)? Конечно же, нет. Мир – вот он – лежит на блюдце. Сбегая с одного холма и взбегая на следующий, мы только к концу дня с удивлением чувствовали, что ноги перестают слушаться и возникала обида на собственную физиологию, ограничивающую возможности. Эйфория, овладевшая детишками, вызывала не меньшее изумление. «Ух-ты» – только так и мог выразить свои ощущения какой-нибудь мальчонка, на секунду остановившись и прислушавшись к себе. Так, не «прет» ничего из известных мне «стимуляторов энергии». Проламываясь напрямик через чащу, оцарапывая лицо, сдирая кожу с рук, ты, все равно не ощущаешь боли.

Отмахав таким образом сколько-то километров, детишки попадали от усталости – и дальше уже фактически ползли, задыхаясь и утирая сопли. Маленькая сопливая армия – «крестовый поход детей», перецарапанных, опухших от укусов, по уши покрытых зеленой тиной. Мы шли освобождать мир. Как? Как-нибудь. По крайней мере, трофейный красный флаг у нас уже был.

Вечером мы поняли, что нас ищут – над лесом стал кружить вертолет. В памяти сразу же всплыли все фильмы про войну и партизан. Мы тут же вошли в роль и стали прижиматься к деревьям, передвигаясь через открытые площадки перебежками. Вскоре были доедены бутерброды и яблоко, разрезанное на 12 долек. И снова – все дальше и дальше, спотыкаясь и падая, поднимаясь и снова падая, пока в чаще ельника мы не натолкнулись на нечто, что нас испугало. Там внизу, в темноте, было что-то большое и шевелящееся – оно смотрело на нас. Детишки сгрудились и ринулись вниз, выкрикивая «ура!». В чаще никого не было, но страх заставлял еще долго бежать с этим криком.

Северные дети часто остервенело бросались на то, что их пугало. С криком «ура!» мы забегали в темный подвал. Опоздавший на урок школьник топтался перед дверью класса и, в конце концов, вбегал туда с тем же криком «ура!». Так кричали и младшие школьники, бросаясь на взрослого, показавшегося им страшным. Так пробегали вечером по кладбищу. Так бежали навстречу поезду, спрыгивая на насыпь перед самым носом у локомотива. И точно так же, с криком «ура!», заключенные бросались на проволоку и охранников во время периодически вспыхивавших бунтов, руководствуясь девизом: «все равно подыхать, так хоть покуражимся».

С криком «ура!», детский отряд «освободителей» добежал до сваленной груды полусгнивших матрасов, где мы и решили заночевать. Накрывшись трофейным знаменем, и накидав на себя груды тряпья, мы слушали, как Оленька рассказывала о необитаемых островах и коралловых рифах. Прядь ее волос упала мне на лицо, и всю ночь я боялся пошевелиться, чтобы ее стряхнуть. А утром, практически не отличимым полярным днем от ночи, шум океанского прибоя во сне обернулся стрекотом вертолета наяву…. Спросонья мы инстинктивно зарывались глубже в груду матрасов и тряпья, ощущая себя животными, на которых идет охота. И как только вертолет улетел, дети ринулись бежать в лес с удвоенной энергией. Избегая дорог и тропинок, обходя открытые пустоши, мы без остановки бежали, пока не уперлись в реку, переправиться через которую можно было только по маячившему вдалеке железнодорожному мосту.  

Мы бежим по мосту, сердце колотиться где-то в горле, а в мозг долбит только одна-единственная мысль: «Только не вертолет, только не сейчас». И за мостом, сразу же кубарем по насыпи вниз – и дальше в спасительный лес, где, затаившись на холме, мы видим идущих вдоль полотна солдат с собаками.

– Нас ищут – шепчет на ухо Оленька. И тут же с уверенностью, заимствованной из фильмов, добавляет – только живыми они нас не возьмут.

– Ветер в нашу сторону. Собаки нас не почуют – я пытаюсь ее успокоить и внезапно сбиваюсь с мысли – встретившись взглядом… Мы смущенно отводим глаза. Возникшее напряжение улетучивается через минуту – голодные спазмы в желудке требуют искать хоть какую-то еду. Малыши жуют живицу лиственниц и хнычут от голода. И тогда мы решаемся на экспроприацию. Вдоль железнодорожного полотна под прикрытием леса мы бежим до станции, где врываемся с тем же неизменным криком «ура!» в магазинчик. Пока ошалевшая продавщица приходит в себя, мы хватаем пирожки, булочки, конфеты и выбегаем обратно в лес. Оленька прихватывает с собой еще и пачки красного перца, который мы и рассыпаем за собой в надежде отбить нюх у собак (в книжках читали), но большую часть перца высыпаем на себя. Непрерывно чихающая «освободительная» армия бежит вперед, утирая слезы, и на ходу заталкивая в рот булочки.

Отбежав где-то на километр, мы решаем опять лезть в болото.

– Мы должны идти туда, куда никто не подумает, что у нас хватило бы ума пойти, – аргументирует Оленька выбор маршрута. Но единственная кроме нее девочка начинает хныкать, что дальше не пойдет.

– Хорошо, мы оставим тебя здесь. 

Мы обещаем вернуться за ней, как только освободим весь мир. Малышка смотрит на нас изумленными глазами, уже не понимая, о чем это мы говорим, и как она вообще здесь оказалась.

Для маскировки мы забрасываем девочку сухой травой и оставляем ей пару булочек. Мальчишки собирают и складывают возле нее кучку камней – отстреливаться и прикрывать «отход группы» – шаблоны военных фильмов дают о себе знать. Девочку найдут через несколько часов. Как мы потом узнали, ее «возьмут»,  во сне.

Болотная вода обжигает холодом и детишки, цепляясь за сухие остовы елок, барахтаются в воде, роняя оставшиеся пирожки и булочки. Выбравшись на пригорок, мы с Оленькой пытаемся приободрить детей, но те уже «скисли» и нам приходится искать какое-нибудь укрытие. В корнях вывернутых елок, мы, сжавшись в комок, стучим зубами от холода. Оленька рассказывает, о том, что в жарких странах не бывает холода, но дети не могут идти дальше. Срудившись, они рассказывают друг другу о гастрономических предпочтениях: пирожных, жареной курице, персиках и грушах. Многие из них видели персики, абрикосы и груши только по телевизору и на картинках – предположения и догадки об их вкусе захватывают воображение «партизан», вытесняя оттуда «освободительную» миссию. Мы вспоминаем, как прошлой зимой какой-то барыга из Москвы приехал в поселок продавать груши. Дети в буквальном смысле ходили вокруг него кругами.

– А сколько стоит?

– Пять рублей.

– Килограмм?

– Одна штука.

Дети подходили и отходили назад, образовав вокруг торговца настоящий хоровод. Затем внезапно набросились на продавца груш и мгновенно разбежались, раскидав по снегу груши и оставив лежать окровавленного торговца. Груши не взял никто.

Пересказывая друг другу гастрономические фантазии, мы незаметно для себя уснули. А утром «партизаны-освободители» продолжили свой «крестовый поход» – хотя дети явно выбились из сил и уже через полчаса бега по лесу стали ежеминутно падать. Ноги стерты в кровь, лица опухли до неузнаваемости. Оленька снимает свои черные кеды, и я замечаю, что серенькие носочки стали красными от крови. Мне самому страшно разуться и посмотреть, что хлюпает в кедах: кровь или вода? Одного из мальчишек тошнит – он наглотался болотной тины. Другого непрерывно знобит. Весь день мы еле плетемся, практически не разбирая дороги и даже не смотря на компас.

Оленька раздает вечером остатки спертого в магазине хлеба. Она дает куски промокшего хлеба со словами: «вот курица, а это котлета, а это жареная рыба». Дети оживляются и, уминая хлеб, просят друг у друга кусочек – попробовать «другое блюдо». Еще одна ночь под красным флагом, а наутро жар поднимается уже у троих «партизан». Практически никто не может подняться на ноги. В «армии» распространяются «паникерские» настроения.

– Мы никогда не дойдем до Индии.

– Дойдем, обязательно дойдем – успокаивает их Оленька – только сначала нужно вон ту гору перемахнуть.

Но уговоры не помогают.

– Вы ведь так и не увидите слонов. Вы потом жалеть будете – Оленька чуть не плачет.

Я пытаюсь уговорить их продержаться еще хотя бы пару дней – а там мы что-нибудь найдем и сможем спрятаться в какой-нибудь избушке, где можно будет отдохнуть и подлечиться. Но дети, не слушая, бредут «сдаваться» к ближайшей дороге. Мы с Оленькой идем вслед за ними – она заходится в плаче. Сквозь всхлипы слышно обрывки фраз: «Мы не дошли… мы не смогли… все будет опять, как и было».

Дети попадали на обочине дороги, и через час возле нас остановился армейский грузовик. Солдаты перенесли и сложили обессиленных «партизан» в кузов. «Сдавшихся» отвезли на военную базу. Врачи осмотрели нас, некоторых оставили в госпитале, а остальных на следующий же день перевезли в поселок. Нас доставили прямо в школу, где собралась чуть ли не половина поселка: встревоженные мамаши, преподаватели, солдаты, милиция. Бледный военрук подошел к нам и пытался что-то сказать, только от волнения он издавал лишь нечленораздельные звуки. Я шагнул к нему навстречу и протянул трофейный флаг со словами: «Мы выиграли «зарницу».

И только тут его прорвало. Он залепил мне пощечину: «Идиоты! Вы что хотите и себя угробить и меня под суд подвести»?

Оленька подскочила к нему со словами «не смейте» – и тоже отлетела в сторону от затрещины. Парочка милиционеров увели военрука, а потом, вернувшись, вывели уже нас с Оленькой мимо толпы разгневанных родителей, явно желавших линчевать нас прямо на месте.

Мы не освободили мир. Мы не освободили слонов. Я пролежал дома, не вставая дня три не реагируя на внешние раздражители, отказываясь есть и двигаться. «Драйв» сменился полной апатией. Закрывая глаза, я погружался в «мутные воды Ганга», на берегу которого стояли слоны, мерно покачивая головами. Только на четвертый день я решился выйти на улицу. Мир казался миражом или, скорее, нарисованной ширмой, за которой стоят, хлопая ушами индийские слоны. И уже, как сквозь ватные стены, я услышал шипение со стороны лавочки: «Вон он. Сколько переполоху-то устроили. Детей чуть не замордовали. У меня мужа из-за них четверо суток по лесу гоняли. А девка-то, дура, вчера то ли утопилась, то ли утонула…».

Мир внезапно схлопнулся в горошину. Горошина застряла в горле. Сползая по стеночке, я удивленно смотрел на то, как индийские слоны вальяжно разворачиваются и уходят, а мимо них течение Ганга несет девочку в черных кедах.

Сейчас, через двадцать пять лет, я нашел в сети одного из участников нашего «детского крестового похода» за освобождение слонов и всего мира. Он жестко бухает и до сих пор ему кажется, что мы не дошли тогда чуть-чуть – самую малость. 

Дмитрий Колесник