Триста лет мифологии

Со времен битвы под казацким местечком Полтава прошло триста лет. Но этот большой пустырь со старыми курганами разных эпох до сих пор служит местом ожесточенного сражения двух государственно-патриотических идеологий – враждебных друг другу, однако тождественных по своему классовому существу. Две мифологии схлестнулись между собой в священном бою, и буржуазия России и Украины уверенно побеждает в нем народы своих стран, одураченные ее шовинистической пропагандой.

Патриотический российский официоз видит в Полтаве победоносный символ великодержавной традиции и борьбы против «украинского сепаратизма». В свою очередь, официозная идеология украинского государства толкует полтавский юбилей как трагическую неудачу, помешавшую евроинтеграционным устремлениям Украины. Хотя убедить в это современную Европу так и не удалось – даже под шумок юбилейных торжеств. Наш товарищ, вернувшийся со встречи уполномоченных по правам человека в Стокгольме, рассказывал об отчаянных и безуспешных попытках открыть памятник гетману Ивану Мазепе, которые предпринимало украинское посольство в Швеции. Хеннинг Зюсснер, ректор народной школы в Мальмо, подтвердил нам, что юбилей поражения короля Карла отмечают шведские историки, тогда как политики не уделили ему внимания на государственном уровне. Шведский капитал интересуют не исторические символы-симулякры, а херсонские черноземы, на которых обосновалось аграрное королевство скандинавов с туземным брэндом «Чумак». А также дешевая сила – от рабочих на предприятиях «Тетра Пак» до персонала ай-ти фирм, нуждающихся в высококвалифицированных украинских программистах.

История Украины, отраженная в массовых представлениях ее нынешних жителей, представляет собой миф, корректируемый в соответствии с политической конъюнктурой. Чтобы осознать тотальность этой мифологии, не надо копаться в бритых головах киевских подростков-неонацистов – ведь сам президент Украины Ющенко верит в подлинность «Велесовой книги» и почти официально признает свою родословную от последнего запорожского кошевого Калнышевского, которую состряпали президенту угодливые придворные лакеи. В общественном сознании двух стран живет стойкий «пророссийский» образ гетмана Богдана Хмельницкого, равно как и столь же расхожий «антироссийский» имидж Ивана Мазепы – однако эти мифологические портреты крайне далеки от своих исторических оригиналов. Согласно «Русской истории…» Николая Костомарова, Хмельницкий еще в молодости участвовал в походе польских войск на Смоленск – и даже якобы получил золотую саблю от короля Владислава за молодецкую рубку с московской дворянской конницей.

Вступив в затяжную войну с коронным войском и ополчением польских магнатов, казацкий гетман проводил прагматичную дипломатическую политику, пытаясь заключать ситуативные альянсы буквально со всеми соседями Речи Посполитой. Уже после Переяславской рады, накануне своей смерти, Богдан против воли Москвы участвовал в организации политического союза не с кем иным, как со шведским королем Карлом Х Густавом – дедом будущего участника битвы под Полтавой. Только сепаратный мир между польским и московским правительством, предавшим интересы своих украинских вассалов, спас Польшу от окончательного военного поражения с перспективой раздела ее земель. Впрочем, сам Хмельницкий также был лишен сантиментов в отношении к своим московским союзникам – в его предсмертной переписке с королем Карлом обсуждались намерения совместно ограничить западные границы царских владений берегами реки Березина.

На фоне этой самостоятельной политики своего предшественника Иван Мазепа выглядит откровенно «промосковской» фигурой – ведь он двадцать один год верой и правдой служил московским царям, и, пожалуй, больше всех других гетманов сделал для окончательного превращения Украины в провинцию нарождающейся империи. Коломакские статьи, подписанные Мазепой в 1687 году, фактически покончили с самоуправляемой казацкой автономией, сложившейся после походов Хмельницкого, с ее относительно демократичным устройством. Гетманщина именовалась в них «Малороссийским краем гетманского регимента их царского пресветлого величества самодержавной державы». Казачество утратило право избирать гетмана без согласия московского царя, тогда как гетман, в свою очередь, больше не мог без царской воли сместить казацкую старшину, которой вменялось в обязанность доносить в Москву обо всех гетманских делах.

Коломакский договор впервые предписывал разместить на территории Гетманщины полк московских стрельцов, содержавшийся за кошт местных жителей. А новоизбранный гетман, отныне больше похожий на царского наместника в Малороссии, терял право на самостоятельное сношение с иностранными государями и не мог более самостоятельно распоряжаться землями запорожского Войска. Такой была цена за гетманство Мазепы – и он без колебаний принес ее ради власти, а затем с немалым усердием внедрял в Левобережной Украине административную российскую систему, окончательно превращая ее в царскую провинцию.

«Скоро выказал Мазепа свои панские замашки и стал вразрез с народными стремлениями. Это тем более было для него неизбежно, что, действуя в польско-шляхетском духе, он одинаким образом должен был поступать для того, чтобы заслужить расположение московского правительства и удержаться на приобретенном гетманстве.… позволил старшинам обращать казаков к себе в подданство и отнимал у них земли. Мазепа первый ввел в Малороссии панщину (барщину) или обязательную работу, в прибавку к дани, платимой земледельцами землевладельцам, у которых на землях проживали. Мазепа строго запрещал посполитым людям поступать в число казаков, и этим столько же вооружал против себя малорусскую простонародную массу, сколько угождал видам московского правительства, которое не хотело, чтобы тяглые люди, принуждаемые правительством к платежу налогов и отправлению всяких повинностей, выбывали из своего звания и переходили в казацкое сословие, пользовавшееся, в качестве военного, льготами и привилегиями», – читаем мы у Костомарова.

Кто-то поразится, но нынешний «национальный герой Украины», выставляемый в виде символа борьбы за ее независимость, по существу удерживал свою власть на царских штыках. «Гетман, – извещает один путешественник, посещавший тогда Малороссию» – стрельцами крепок, без них хохлы давно бы его уходили, да стрельцов боятся, от того он их жалует, беспрестанно кормит и без них шагу не ступит», – передает тот же источник.

«Ненавистные монархи, среди которых мы живем, как львы лютые», – писал уроженец Полтавы Петро Иваненко по прозвищу Петрик, ярый политический противник Мазепы, о котором почти не упоминает «патриотическая» украинская историография. «Позволили нынешнему гетману раздавать старшинам маетности, старшины позаписывали себе и детям своим в вечное владение нашу братью и только что в плуги их не запрягают, а уж как хотят, так и ворочают ими точно невольниками своими: Москва для того нашим старшинам это позволила, чтоб наши люди таким тяжким подданством оплошились и замыслам их не противились», – дополняет он картину классового альянса казацкой старшины и царских властей. Впоследствии Мазепа организовал убийство бежавшего к татарам Петрика, не пожалев за это награду в тысячу рублей серебром. Вождь казацкой верхушки мог позволить себе такие расходы - служба Петру сделала его богатейшим землевладельцем Гетманщины. Накануне Полтавы в собственности Мазепы находилось 19 654 двора на украинских землях и 4 117 дворов на юге России, вкупе со ста тысячами крестьянских душ.

Эта историческая правда не оставляет шансов великодержавным представлениям о предпосылках полтавского краха короля Карла, питавшего иллюзии, что к его армии присоединятся антимосковски настроенные жители Украины. Казаки в массе не поддержали гетмана в его альянсе со шведами – но вовсе не из чувства «славянско-православного родства» или верноподданнических симпатий к царю Петру, а в силу выраженных социальных причин, подробно описанных на страницах «Русской истории…»:

«Уже давно в Малороссии происходила социальная борьба между «значными» казаками и чернью; к первым принадлежали зажиточные люди, имевшие притязание на родовитость и отличие от прочей массы народа; чернь составляли простые казаки, но к последним, по общим симпатиям, примыкала вся масса поспольства, т. е. простого народа, не входившего в сословие казаков, но стремившегося к равенству с казаками… Малороссия не пошла за своим старым гетманом: интересы простонародной массы были противоположны интересам старшин и вообще богатых и значных людей казацкого сословия. Последние понимали вольность в таком смысле, чтобы привилегированный класс, вроде польской шляхты, управлял всею страною и пользовался ее экономическими силами за счет остального народа – так называемой черни, а простонародная громада хотела полного равенства, всеобщего казачества».

Казацкую старшину, еще вздыхавшую по утраченной вольнице, по большему счету устраивало укрепление российской администрации, гарантировавшей их господство над еще не обращенными в крепостное рабство низами. Тогда как рядовое казачество не видело оснований поддерживать гетмана, который лишил его старинных привилегий и прав. А наиболее радикальная часть казаков была готова бороться за их возвращение не только со шведами или русскими, но и со своей собственной «значной» верхушкой. «Замечательно, что запорожцы, всегда державшиеся интересов черни в борьбе с казацкою старшиною, и на этот раз заявили такое требование, которое было противно как Петру, так и Мазепе, чтобы в Малороссии не было старшины, и чтобы весь народ был вольными казаками, как в Сечи», – пишет об этом все тот же Костомаров. Выразителем  настроений и требований «черни» также считался популярный фастовский полковник Семен Палий - лидер успешного восстания против правобережной шляхты. Он был брошен Мазепой в батуринскую тюрьму, а затем сослан им в сибирскую ссылку.  

Эти же устремления проявились в поддержке народного восстания Кондратия Булавина, охватившего Нижний Дон вместе с землями Слободской Украины. Монархическая историография подчеркнуто именовала мятежного атамана «сообщником изменника Мазепы», пытаясь свести социальные причины его выступления к акту предательства «государя» – который потопил в крови выступление беглых крепостных холопов, ставших на Дону вольными казаками.

Сам гетман Мазепа, циничный и беспринципный политик, весьма типичный для этого времени, ничем не уступал своему покровителю Петру, о моральных достоинствах которого подробно писал Лев Толстой: «С Петра I начинаются особенно поразительные и особенно близкие и понятные нам ужасы русской истории. Беснующийся, пьяный, сгнивший от сифилиса зверь 1/4 столетия губит людей, казнит, жжет, закапывает живых в землю, заточает жену, распутничает, мужеложествует... сам забавляясь рубит головы, кощунствует, ездит с подобием креста из чубуков в виде детородных членов и подобиями Евангелий – ящиком с водкой... коронует блядь свою и своего любовника, разоряет Россию и казнит сына... и не только не поминают его злодейств, но до сих пор не перестают восхваления доблестей этого чудовища, и нет конца всякого рода памятников ему». Эта характеристика политических деяний и личных качеств канонизированного российской историографией монарха, по меньшей мере, малоизвестная нынешнему российскому обывателю, показывает, что он во всех отношениях стоил своего многолетнего любимца Мазепы. А самого гетмана можно считать изменником лишь в том плане, что, став проводником царской политики, он изменил демократическим правам казацких низов, с огромной кровью добытым в ходе крестьянских войн с королевской шляхтой.

В Полтавской битве не было праведной и неправедной стороны – царские и королевские войска, с примкнувшей к ним казацкой старшиной, боролись за право грабить и обращать в рабство живший на этой земле народ – точно так же, как они грабили народы Швеции и России. Жители украинского левобережья стали главными жертвами последнего аккорда Северной войны, забравшейся так далеко в южные степи. Почести пленным шведам, любезно оказанные победившим царем, разительно контрастируют с «наградой» ненавидевшим гетмана запорожцам, которых зверски убивали посланные на погром Сечи войска. Победа шведов с очевидностью привела бы к схожему результату. «Борьба за независимость», какой задним числом рисуют сегодня политику Мазепы украинские пропагандисты, вообще не стояла тогда на повестке дня – поскольку намерения гетмана по существу не выходили дальше желания получить нового сюзерена, который и дальше обеспечивал бы господство «эффективных менеджеров» из числа «значной» верхушки (что очень напоминает «евроинтеграцию» нынешней украинской буржуазии).

Российские и шведские войска одинаково зверствовали на украинских землях. Украинская историография, которая со смаком описывает зверства войск Меншикова в гетманской столице Батурине, ни словом не поминают убийства и насилие со стороны шведов, которые по европейски разграбили или сожгли Веприк, Зеньков, Опошню, Лебедин, Коломак и десятки других сел и местечек, спровоцировав партизанские выступления местных крестьян. Однако и шведская и русская солдатня вела себя точно так же, как любая европейская армия этой эпохи. И украинское казачество ничуть не уступало им в зверствах и грабежах в захваченных городах – как в чужих странах, так и непосредственно на земле «родной» Украины, где жертвами казацкого грабежа становились отнюдь не только страдавшие от всех погромов евреи.

Коронованные и вельможные деспоты эпохи Мазепы, Петра и Карла не заслуживают того, чтобы делать из них мифологизированных национальных героев. Вернее сказать – это герои для правящих классов, которые и сегодня понукают простонародьем на землях бывшей Гетманщины, польской короны и московского царства. Тезис об оплаченном кровью прогрессе, которому якобы способствовал успех петровских штыков, на поверку не выдерживает исторической критики «снизу». Превращенная в провинцию империи Гетманщина на полтора столетия оказалась в хозяйственном запустении, а ее жителей обратили в крепостное рабство, с которым покончили когда-то походы Хмельницкого и Кривоноса. Эта «Руина», описанная в великих стихах Шевченко и отраженная в его трагической судьбе, тянулась до конца ХIX века – когда бурное развитие капиталистических отношений вызвало интерес к аграрному потенциалу Украины и рудно-угольным залежам южных степей, оживив здешнюю, темную и забитую жизнь.

Це той первий, що розпинав
Нашу Україну,
А вторая доконала
Вдову-сиротину.
Кати! кати! людоїди!
Наїлись обоє, накралися –

– мог с полным основанием сказать о последствиях петровского «прогресса» великий народный поэт, родившийся крепостным рабом, и угодивший за эти стихи на царскую каторгу. А «Очерки экономической истории русской буржуазии» старого большевика, марксистского экономиста Александра Спундэ дают систематический анализ мифа о прогрессивности петровских реформ – который еще ранее критиковали Плеханов и Герцен.

«Зародышу будущего Петр придает реакционную социальную форму. Решение непосредственного задания – смягчения военной слабости России – обеспечивается таким методом, которой на протяжении почти двух столетий будет неминуемо тормозить рост всего народного хозяйства России. Петр с успехом создал крепостную фабрику. Этим он настолько укрепил класс феодалов и настолько ослабил неминуемый рост буржуазных отношений, что российское дворянство, которое вначале его царствования почти полностью исчерпало внутренние силы, сумело сохранить монопольную власть еще на двести лет. С этой точки зрения потрясающая картина гнилости послепетровской России является естественным и закономерным последствием успеха его реформ…Крепостная промышленность Петра, усиливавшая феодализм, давала убийственно малый рост производительности труда. Пушек и ружей становилось больше. Но пахали по-прежнему деревянной сохой, не строили в сколько-нибудь удовлетворительном количестве станков для ремесла и промышленности… Огромная военная сила крепостного государства дала ему возможность успешно вести непрерывную войну против собственного русского и инонационального крестьянства… Реформаторская деятельность Петра представляет собой яркий пример того, к каким результатам может привести быстрое развитие производительных сил, если оно не служит формированию соответствующих общественных отношений», – читаем мы об этом в работе Спундэ.

Общая конъюнктура европейского рынка, согласно которой петровской России отводилась роль отсталой сырьевой периферии, определяла царскую политику в новообретенных аграрных провинциях. Покончив с королевской Польшей – как со своим конкурентом на рынке экспорта зерна – империя Петра и Екатерины поставила этот экспорт под своей контроль, сохранив господство шляхты, основанное на эксплуатации украинских крестьян. Крепостное русское государство выступало гарантией интересов польских феодалов против их православных холопов – как это случилось во время восстания Гонты и Железняка, предательски подавленного по приказу Екатерины силой «единоверных» российских войск. Польские помещики-латифундисты украинского Правобережья процветали в царской империи так же, как во времена Сигизмунда и Владислава, выстраивая роскошные парки на костях своих крепостных, и поражая богатством киевских обывателей на Контрактовой ярмарке. «В 1850 году около 5 тысяч польских землевладельцев имели 90% земли... этого региона. Правобережье, где сосредотачивалось 60% всего дворянства Украины, оставалось твердыней старых порядков. Даже ликвидация крепостного права не могла поколебать положения таких сказочно богатых польских магнатов, как семьи Потоцких, Чорторийских, Браницких и Заславских...», – пишет об этом историк Орест Субтельный.

От них старалась не отставать левобережная казацкая старшина, получившая от царей вожделенный дворянский статус, и обращавшаяся с закрепощенными «братьями»-казаками как со своим рабочим скотом. По иронии истории, крепостная Россия обустроила на украинских землях идеал «европейских» устремлений Мазепы, желавшего обеспечить господство «просвещенной» шляхетско-казацкой элиты – правда, под своей собственной гетманской рукой. «Пакты и Конституции прав Войска Запорожского» пера преемника Мазепы Пилипа Орлика содержали в себе знаки внимания к казацким низам. Однако основные статьи этого документа были направлены на утверждение «шляхетской» демократии в духе Речи Посполитой. А как мы уже видели выше, эта дворянская демократия органично вписалась в рамки царской империи, подтвердившей незыблемость прав шляхты в ходе «Репнинского сейма». Это была крепостная демократия браницких, потоцких и понятовских – но не демократия Тадеуша Косцюшко, Домбровского или Кастуся Калиновского. И не было большой разницы, чье ярмо одела бы на себя Украина в случае любого из возможных исходов Полтавской битвы.

Ожесточенная полемика вокруг юбилея этого сражения не вышла за пределы общей классовой мифологии, одинаково враждебной к забытой сейчас истории революционной борьбы. Тех, кто выступал против переименования в честь Мазепы киевской улицы Январского восстания, смущало, что на ней находится «каноническая» Киево-Печерская лавра – а вовсе не то, что прежнее название улицы хранило память о выступлении рабочих, которые с оружием в руках боролись, как против великороссийских, так и против украинских националистов. Заклятые патриоты устроили яростную грызню вокруг установки памятника царице Екатерине в Одессе. Однако почти никого не заботило, что монумент был установлен на месте памятной стелы в честь восстания на броненосце «Потемкин» – события всемирно-исторического значения, прославившего этот город в девятьсот пятом году, и позднее, во время триумфа ленты Эйзенштейна. Канонизация Романа Шухевича и Степана Бандеры происходит синхронно со вполне внятными шагами по реабилитации генералов Власова, Шкуро и Краснова – и образы нацистских коллаборантов одинаково симпатичны официозным представителям «Единой России» и «демократическим» украинским чиновникам.

История учит тому, что угодно ее интерпретаторам, обличенным богатством и политической властью. С момента Полтавской битвы прошло триста лет: и средства массовой пропаганды – телевидение, кино, пресса и интернет – без устали воспроизводят старые исторические мифы в новой, красочной и современной обертке. Для того, чтобы новые поколения одураченных людей видели своих врагов в таких же невежественных и бедных «патриотах» по другую сторону российско-украинской границы. Чтобы сталкивающие нас лбами монархи и магнаты без помех правили ограбленными народами своих стран. Сколько веков должно пройти над полтавскими пустырями, чтобы мы поняли – эту войну ведут против нас, и нашими же руками?

Андрей Манчук