7 ноября глазами Диего Риверы

Диего Ривера, выдающийся художник-муралист и член Коммунистической партии Мексики, впервые приехал в Советский Союз осенью 1927 года, в канун празднования 10-й годовщины Октябрьской революции – и зарисовал в блокнот сюжеты демонстрации на Красной площади, подготовив сорок пять акварелей и множество карандашных зарисовок. Часть этих акварелей Риверы были впоследствии приобретены Эбби Рокфеллер, в качестве материала для фрески в здании Рокфеллер-Центра в Нью-Йорке, уничтоженной по требованию американского правительства в 1933 году. Ряд эскизов были опубликованы в журнале «Cosmopolitan» в сентябре 1932 года, иллюстрируя статью Эмиля Людвига о Сталине.

Ривера был почетным гостем на лекции о современном мексиканском искусстве и искусстве стран Латинской Америки, которая состоялась в Москве 9 ноября 1927 года, и сам дал несколько лекций в Академии изящных искусств, критикуя станковую живопись и призывая обратить внимание на традиции прикладного народного творчества. Он с головой окунулся в полемику вокруг проблем нового революционного искусства, сблизившись с группой «Октябрь», и активно поддержал троцкисткую оппозицию. Это вызвало резкую, а подчас и грубую критику в его адрес, и вынудило досрочно прервать свой визит.  

Позднее, в 1932 году, Ривера писал: «Современные российские художники, сформированные в эстетическом плане в европейском мире, основанном исключительно на культуре, появившейся в результате Французской буржуазной революции и доработанной в течение периода капитализма, не нашли место при советском режиме. Их борьба против непонимания вызвала нападки мелкобуржуазного плохого вкуса советского функционера, который формирует этот вкус, как в искусстве, так и у художников, в рамках буржуазной европейской культуры, но гораздо более отрицательном качестве… Истинные художники, особенно живописцы и скульпторы современной Советской России, живут в плохих условиях, к сожалению, но это больше не их вина, а тех неумелых функционеров, которые, с приходом НЭПа, восстановили академических русских художников — худших академических художников в мире. Эти плохие художники восхваляют себя за мастерство и качество, но работают в рамках марксистской диалектики материализма... Это один из результатов фактической нисходящей кривой (временный дегенерации) российской коммунистической бюрократизированной страны, с которой все здравомыслящие революционные силы во всем мире борятся, а международные функционеры и мелкие руководители и интеллектуальные лакеи сэра Иосифа Сталина награждают их: «ренегаты», предатели, фашисты и пр...».

В 1955-1956 годах, восстановив отношения с просоветской Компартией Мексики, Ривера еще раз посетил СССР, написав маслом на холсте «Празднование Первого Мая в Москве». И на этой картине демонстрация вновь шла через Красную площадь.

Владимир Маяковский о Диего Ривере

«Диего Де-Ривера встретил меня на вокзале. Поэтому живопись — первое, с чем я познакомился в Мехико-сити.

Я раньше только слышал, будто Диего — один из основателей компартии Мексики, что Диего величайший мексиканский художник, что Диего из кольта попадает в монету на лету. Еще я знал, что своего Хулио Хуренито Эренбург пытался писать с Диего.

Диего оказался огромным, с хорошим животом, широколицым, всегда улыбающимся человеком.

Он рассказывает, вмешивая русские слова (Диего великолепно понимает по-русски), тысячи интересных вещей, но перед рассказом предупреждает:

— Имейте в виду, и моя жена подтверждает, что половину из всего сказанного я привираю.

Мы с вокзала, закинув в гостиницу вещи, двинулись в мексиканский музей. Диего двигался тучей, отвечая на сотни поклонов, пожимая руку ближайшим и перекрикиваясь с идущими другой стороной. Мы смотрели древние, круглые, на камне, ацтекские календари из мексиканских пирамид, двумордых идолов ветра, у которых одно лицо догоняет другое. Смотрели, и мне показывали не зря. Уже мексиканский посол в Париже, г-н Рейес, известный новеллист Мексики, предупреждал меня, что сегодняшняя идея мексиканского искусства — это исход из древнего, пестрого, грубого народного индейского искусства, а не из эпигонски-эклектических форм, завезенных сюда из Европы. Эта идея — часть, может, еще и не осознанная часть, идеи борьбы и освобождения колониальных рабов.

Поженить грубую характерную древность с последними днями французской модернистской живописи хочет Диего в своей еще не оконченной работе — росписи всего здания мексиканского министерства народного просвещения.

Это много десятков стен, дающих прошлую, настоящую и будущую историю Мексики.

Первобытный рай, со свободным трудом, с древними обычаями, праздниками маиса, танцами духа смерти и жизни, фруктовыми и цветочными дарами.

Потом — корабли генерала Эрнандо Кортеса, покорение и закабаление Мексики.

Подневольный труд с плантатором (весь в револьверах), валяющимся в гамаке. Фрески ткацкого, литейного, гончарного и сахарного труда. Подымающаяся борьба. Галерея застреленных революционеров. Восстание с землей, атакующей даже небеса. Похороны убитых революционеров. Освобождение крестьянина. Учение крестьян под охраной вооруженного народа. Смычка рабочих и крестьян. Стройка будущей земли. Коммуна — расцвет искусства и знаний.

Эта работа была заказана предыдущим недолговечным президентом в период его заигрывания с рабочими.

Сейчас эта первая коммунистическая роспись в мире — предмет злейших нападок многих высоких лиц из правительства президента Кайеса.

Соединенные Штаты — дирижер Мексики — дали броненосцами и пушками понять, что мексиканский президент только исполнитель воли североамериканского капитала. А поэтому (вывод нетруден) незачем разводить коммунистическую агитационную живопись.

Были случаи нападения хулиганов и замазывания и соскребывания картин.

В этот день я обедал у Диего.

Его жена — высокая красавица из Гвадалахары.

Ели чисто мексиканские вещи.

Сухие, пресные-пресные тяжелые лепешки-блины. Рубленое скатанное мясо с массой муки и целым пожаром перца.

До обеда кокосовый орех, после — манго.

Запивается отдающей самогоном дешевой водкой — коньяком-хабанерой.

Потом перешли в гостиную. В центре дивана валялся годовалый сын, а в изголовьи на подушке бережно лежал огромный кольт».

«Мое открытие Америки». Дневниковые записи 1925-1926 годов