Об одном популярном слове

Термин «хипстер» был концептуализирован в эссе Нормана Мейлера... в 1957 году. Эссе называлось «Белый негр» и было посвящено «настоящим экзистенциалистам», выбирающим джаз, наслаждение и опасность, свойственные негритянской жизни (думаю, не нужно писать «афроамериканской», следуя языку эпохи).

Мейлер делает упор не на «стиль», а на опыт – деликвентность, запретное влечение, внутреннее сопротивление (то, что во Франции назвали grève humaine, «человеческой забастовкой»). Все это в едва намеченной райхианско-неомарксистской рамке «отчуждения». Хипстер – это не «стиляга», а боец невидимого фронта с отчуждающей и десексуализирующей американской повседневностью.

Современный хипстер явно не такой. В этой культуре вообще трудно найти какое-то (экзистенциальное/человеческое) содержание, потому что она занята почти исключительно формой. Быть хипстером значит быть спонтанным формалистом. Опыт – последнее, что ассоциируется с хипстер-культурой, его там как будто и нет, тем более опыта сопротивления. Причем «форма» – это бесконечный калейдоскоп «тенденций», которые и стали основным содержанием слова hip. У Мейлера противопоставление hip и square скорее человеческое – ты тонкий или дуб. А не модный/немодный.

Эссе Мейлера было прекрасно переведено американистом Алексеем Зверевым и опубликовано в «Вопросах философии» (!) в 1992 году (!). В очень интересном предисловии он сравнивает постсоветский опыт с опытом Америки 1950-х и приходит к выводу, что хипстеров в современном ему 1992 году, с его разлагающимся советским порядком, было полным-полно – это деятели литературного андеграунда и рок-музыканты.

Рискну сделать совсем неочевидный вывод. Правый писатель Галковский много лет пропагандирует идею о том, что в СССР «андеграунд» и маргинальность были мейнстримом, в том числе на культурном уровне. Это уж точно верно для России. Никакой «системы», «порядка» и «рациональности», против которых можно было бы бунтовать, сейчас нет. Смешно быть радикальным художником-«бунтарем» в стране, где вполне маргинальный подвид современного искусства под руководством Марата Гельмана становится частью городского и чуть ли не государственного официоза. Поэтому радикальный жест группы Война в конце концов просто комичен – сколько можно рушить символический порядок, который вообще-то никто не поддерживает. Нет у нас «отцов нации», Путин – это ироничный трикстер, окруженный карнавальными временщиками.

Поэтому настоящим радикальным жестом и чуть ли не внутренней забастовкой здесь и сейчас являются созидающие усилия, попытка говорить серьезно, строить, а не ломать. Радикальный художник – это Коля Олейников с его предельно дидактичными плакатами «Учись/борись» без всякой богемной придури. И – это трудно представить – хипстеры с сайта The Village, реконструирующие эко-социал-демократическую утопию «удобного общества», отдаленно напоминающую «богатое общество» (affluent society) американских 1950-х, против которого бунтовали тогдашние хипстеры.

Короче, в России нет никакой «системы» в том всепроникающем смысле, который имеет в виду контркультурная критика. Не от чего бежать, нечего «отрицать» и радикально критиковать. Надо засучивать рукава и строить все заново, самим.

Илья Матвеев