Ложь о Ленине

Русскую революцию 1917-го долго использовали в качестве наглядного примера для различных поучений и морализаторства. Ее рассматривают специально для того, чтобы увидеть в ней величайшую ошибку – моральную, политическую и идеологическую – которая привела к катастрофе. Обнаружив же эту ошибку, мы вздыхаем с облегчением, так как нам удалось избежать ее, и чувствуем превосходство над теми, кто до сих пор не заметил ошибочности их пути. При этом утрачивается сама реальность революции – с точки зрения человека, которого захватывает мощнейший вихрь событий. И мы лишь спешим извлечь из ее истории должный урок и указать пальцем на ошибки.

Для кого-то ошибка революции лежит прежде всего в плоскости морали. Ленин, например, изображается, как некое исчадие ада, чья безграничная порочность привела к краху России. Можно определить такой типаж, как «Ленин в стиле Бориса Карлоффа» (британский актер, игравший роль Франкеншетйна - прим. пер.) – он коварно потирает руки, совершив чудовищное преступление, и говорит: «а сегодня, пожалуй, я займусь угнетением крестьян». Именно такого рода впечатление о русской революции и фигуре Ленина распространено в США.

Другие же критики целятся в «большевиков», которых считают неким особым видом политиков, склонным к совершению моральных ошибок. Большевики, якобы, живут, руководствуясь порочным законом «цель оправдывает средства», чего мы – честная благородная публика – конечно же, никогда не делаем. Мы бы, конечно, никогда бы не стали использовать неприемлемые методы – например, бомбить гражданское население или использовать пытки – какими бы благородными ни были наши политические цели. Так делают только неотесанные и грубые фанатики.

Еще есть благоразумные либералы, которые любят указывать на большевизм рассуждая об опасностях следования возвышенным политическим целям. Хотите построить рай для рабочих? Смотрите, чтобы благородство ваших целей не привело к ужасным преступлениям. В период Гражданской войны (говорит нам Википедия) люди воевали за решение элементарных и неизбежных вопросов: кто будет управлять страной? Как снова воссоединить эту страну? Сохранится ли Россия, как государство?

Наш либерал смотрит на весь этот хаос и поучает: ни в коем случае не давайте увлечь себя мечтам об идеальном обществе! Будьте, как мы – с нашей благоразумной, здравой и трезвой политикой. Умеренность и еще раз умеренность во всем!

Левые тоже увлечены поисками фатальных ошибок революции – только они предпочитают относить эти ошибки на счет идеологической доктрины. Многие из левых согласны с точкой зрения либералов и консерваторов – что, дескать, первородный грех большевизма кроется в ленинском ревизионизме, который нашел отражение в работе «Что делать?»

По их мнению, Ленин не доверял рабочим, и поэтому перевернул Маркса с ног на голову, создавая элитарную конспиративную партию интеллектуалов. Не удивительно, стало быть, что он сумел «перехватить» демократическую программу русской революции.

Те, кто менее озабочен поиском и осуждением ошибок, склонны утверждать, что брошюра «Что делать?» не является следствием каких-либо существенных идеологических новшеств. Работа Ленина 1902-го года является, дескать, обобщением идеализированной логики подпольной организации и закономерным эмпирическим результатом проб и ошибок целого поколения безымянных активистов в 1890-х годах. Поэтому ленинская модель и была воспринята в качестве базового руководства всем российским социалистическим подпольем. И к 1917-му году большевики были примечательны не столько своей партийной организацией, сколько своим анализом классовых сил России.

Создание социалистического подполья не являлось заслугой Ленина – вернее, он внес в это немаловажный вклад, но критического значения его вклад все же не имел. Когда российское государство развалилось в 1917-м году (а это событие и его огромные последствия идеология, как таковая, не предполагала), тогда социалистическое подполье стало одной из тех немногих сил, которые оказались способными создать новую суверенную власть и выстроить новую государственную структуру.

Правовые институции царской России были смертельно поражены в ходе коллапса царизма, но, в отличие от них, нелегальные подпольные структуры сохранились. Эти структуры были распространены в общенациональном масштабе и могли претендовать на массовую поддержку и легитимность. Социалистическое подполье являлось, скорее, продуктом российской истории, а не идеологических махинаций.

Впоследствии сторонники Октябрьской революции тоже занялись поиском ересей. Для них успешность революции объясняется отрицанием идеологических ошибок. И вокруг этого строится господствующая в троцкизме интерпретация революции.

Как они утверждают, еще в 1905-06 годах Лев Троцкий пришел к идее перманентной революции и заявил о возможности социалистической революции в отсталой России. И поскольку теория Троцкого была направлена против лишенных воображения догм «марксизма II-го Интернационала», она не была тогда воспринята в левой среде. К счастью – как раз вовремя – Ленин прозрел и в апреле 1917-го подхватил идеи Троцкого. Вместе эти два великих лидера перевооружили большевистскую партию, в результате чего и смогла произойти славная Октябрьская революция.

В этой канонической истории есть много неувязок, однако я хотел бы особо отметить одну странность – несмотря на ее про-революционный характер, эта версия событий имеет четко выраженный антибольшевистский оттенок.

По мнению многих авторов троцкистской традиции, доктрина «старого большевизма» содержала губительную ошибку и ее следовало отбросить ради того, чтобы революция могла свершиться. Многие авторы данной традиции часто напоминают нам, что сами большевики (в целом) были занудами, которые упорно цеплялись за вчерашние свои фразы, даже когда их гениальные и дальновидные лидеры двигались дальше.

Такие (антибольшевистские по большому счету) настроения настолько распространены, что некоторые из авторов до сих пор не простили меня за то, что я положительно отзывался об активистах большевистского подполья. Неужели я не понимаю, что эти активисты были закосневшими комитетчиками, которые совершенно понапрасну не слушали мудрых лидеров из эмиграции, вроде Ленина и Троцкого?

Я же считаю, что такой подход слишком уж отдает «культом личности» определенных героев революции. Даже поддерживающие Октябрьскую революцию троцкисты не довольны ее результатом и, как правило, ищут теоретические ошибки для объяснения ее итогового исхода. Общеевропейская революция, которая должна была вдруг возникнуть ради спасения русской революции, так и не произошла – по большому счету из-за «фаталистского», «механического», «детерменистского» и в целом «до-диалектического» марксизма Карла Каутского и прочих лидеров Второго Интернационала. А в России же явным и очевидным признаком внутреннего вырождения революции стала идеологическая ересь о «социализме в одной отдельно взятой стране».

Да, многие существенные и весьма интересные идеи о русской революции берут начало в троцкистской традиции – однако я все равно ощущаю, что их авторы зачастую более интересуются своими теоретическими абстракциями, чем реальностью самой русской революции, через которую прошли реальные люди. Одна из основных тем дебатов о русской революции всегда звучала следующим образом: была ли Россия готова к социалистической революции или пока только лишь к буржуазной? Одну позицию по этому вопросу занимали в свое время большевики, а другую – меньшевики. Кто был прав, а кто не прав в этих дебатах? Если правы были меньшевики, то Октябрьская революция была ошибкой. Если же правы большевики, тогда следует отбросить меньшевизм, как контр-революционное заблуждение.

Такого рода подход верен лишь в одном: и меньшевики, и большевики в ходе полемики 1917-го прибегали к марксистским концепциям. Однако все эти аргументы, касающиеся самой доктрины, были далеко не самым главным – скорее их использовали для того, чтобы ссылками на доктрину придать легитимности своей позиции, выработанной в ходе эмпирического анализа ситуации в России. Основной вопрос, стоявший перед социалистическими партиями заключался в следующем: можно ли выйти из кризиса, охватившего российское общество, при помощи сотрудничества с образованными слоями общества или же решение этой проблемы требует новой суверенной власти, базирующейся исключительно на «narod», то есть – рабочих и крестьянах?

Если перевести на русский основные термины дебатов 1917-го, то вопрос звучит так: может и должна ли новая «vlast» опираться на «soglashenie»? Vlast означает «суверенную власть» или просто «власть», как в словосочетании «власть советов». Soglashenie часто переводят, как «компромисс» или «примирение» – однако смысл этого предполагает и совместную работу на основе определенного пакта или договора.

Суть стычек между большевиками и меньшевиками по подобным вопросам в 1917-м году лежала не в плоскости доктрины, а, скорее, в области практики. К тому же, нельзя сказать была ли одна сторона правой, а другая – нет. Каждая из сторон в чем-то правильно оценивала ситуацию, а в чем-то выдавала желаемое за действительное. Позвольте же объяснить конфликт между большевиками и меньшевиками в 1917-м именно терминами vlast и soglashenie, чтобы напомнить о том, что мы имеем дело с российскими эмпирическими реалиями, а дебаты о доктрине были тогда далеко не главными.

Меньшевики: «Необходимо soglashenie с образованными слоями общества, а, следовательно, можно найти и подходящего «буржуазного» партнера для такого soglashenie (кроме того, Россия стоит перед «буржуазной революцией», следовательно, мы должны терпимо относиться и к «буржуазному» Временному правительству).

Большевики: Soglashenie с образованными слоями общества невозможно, а, следовательно, российский пролетариат готов взять на себя ответственность за революцию (к тому же, Россия уже готова сделать «шаг к социализму»).

В обоих случаях в основе мы имеем дело не с теоретической ошибкой или идеологической установкой, а с правильным, по сути, эмпирическим взглядом на российское общество 1917-го года. Меньшевики сознавали, что. с одной стороны, современное общество не сможет обойтись без образованных специалистов и профессионалов, а с другой стороны – что российский пролетариат был недостаточно организован и «целенаправлен» для осуществления власти в состоянии изоляции, а российское крестьянство не являлось надежной базой для осуществления «диктатуры пролетариата».

Большевики же понимали, что, несмотря на всю показуху, образованная элита общества никогда не будет с энтузиазмом осуществлять «цели революции» (даже, если они будут оформлены в строго «демократических» терминах). Они сознавали и то, что образованные слои общества в итоге повернут против революции и станут стремиться к «диктатуре буржуазии», то есть – к чему-то вроде альянса между российскими либеральными политиками и военными – или, как это было в российских реалиях – к альянсу кадетов (либеральных конституционных демократов) и Корнилова (генерал, возглавлявший попытку контрреволюционного переворота в 1917-м).

Как у большевиков, так и у меньшевиков правильное эмпирическое видение ситуации приводит к фактическому утверждению, которое базируется скорее не на реалиях, а на принятии желаемого за действительное. Меньшевикам пришлось настаивать на поиске подходящих партнеров в буржуазном обществе для осуществления целей революции (или, по крайней мере, на том, что образованные слои общества можно будет заставить сотрудничать при помощи «давления снизу»). А если этого не произойдет, то ситуация будет ужасной.

Большевики же вынуждены были настаивать на том, что столь масштабные и сложные меры по социальной трансформации, как и кризисное управление можно провести почти безболезненно, если только пролетариат утвердит власть своего класса. И если этого не произойдет, то ситуация будет просто ужасной.

В каждом случае мы видим ссылки на марксистскую теорию, которые должны легитимизовать эмпирически избранную стратегию. Однако, фактически, меньшевики не выбирали свою стратегию на основании того, что они определили происходящее, как «буржуазную революцию». Как раз наоборот – они настаивали на том, что в России происходит именно буржуазная революция, потому что просто не хотели порвать с «буржуазией» – то есть с образованными слоями общества и подготовленными специалистами («спецами», как их впоследствии стали называть большевики, когда поняли, что они в них крайне нуждаются).

Но и большевики, по сути, не строили свою стратегию на основании того, что сначала убедили себя в том, что социалистическая революция в России возможна – как раз наоборот, они говорили о том, что «шаг сразу к социализму» возможен, потому что ощущали, что пролетариат должен взять власть в свои руки.

Впоследствии различные исследователи были склонны принимать все эти риторические отсылки к теории, предпринимаемые с целью придания легитимности своим действиям, как суть проблемы. Фактически же в 1917-м году основным вопросом был вопрос об отношении к soglashenie с образованными слоями общества. В сущности, у социалистов было два варианта выбора: за или против этого soglashenie.

Меньшевики и большевики – это просто два варианта при таком выборе. И трагедия России 1917-го года заключается в том, что soglashenie было настолько же необходимо, насколько и невозможно. Ситуация действительно была ужасной – слишком ужасной, чтобы взглянуть ей «прямо в лицо», слишком ужасной, чтобы просто наблюдать за ней.

И если рассматривать революцию в России с такой точки зрения, то, получается, что выбор был не между тем, чтобы совершить ошибку или избежать ее. Трагедия заключалась в том, что приемлемого решения просто не было. Однако по поводу конфликта между меньшевиками и большевиками следует сказать еще одну вещь. У обеих сторон были свои ошибки, и верные идеи. Только меньшевиков их комбинация правильных идей и ошибок в итоге парализовала, а большевиков – привела к подъему и толкнула к действиям. И уже только по этой причине само будущее (хорошо это или плохо) принадлежало большевикам.

Ларс Т. Лих

Jacobin

Перевод Дмитрия Колесника

Читайте по теме: 

В.И. Ленин. О поражении своего правительства в империалистической войне

Славой Жижек Ленин застрелен на Финляндском вокзале 

Терри Иглтон Маркс Воскресший

Евгения Бош Комитет больше не в силах сдерживать массы

Микола Скрипник Ленін та національна справа

Сергей Киричук. Ленин