Лес.Песок.Лес

Летом, когда друзья приезжают ко мне в гости, я веду их на озеро Небреж, через пески и молодой лес на краю района. Он такой густой, что здесь прохладно даже в жару. Тропа вьется под кроной верб, ясеней и тополей. На полянах буйно цветет луговая трава, под ногами хрустит пластик и осколки битых бутылок – но лиственный перегной уже формирует здесь лесную подстилку.

Двадцать лет назад тут тоже был луг, перемежеванный рощами верб и тополей. Те, у кого случайно остались старые карты Киева, могут найти это место – и увидят зеленое поле, однотонное, как сукно на бильярдном столе. Так было раньше. Теперь, на гугл-мапе, здесь видны вены улиц и кубики новых жилых кварталов.

Как раз тогда луга начали замывать. В стране происходили геологические катаклизмы. Экономические формации сталкивались, как гигантские льдины, подмяв под себя нашу прежнюю жизнь. Рушились базисы, падали символы и идеалы, воздвигая в сознании призрачные замки иллюзий. А этот кусок мира менялся согласно строительному генплану, разработанному еще в восьмидесятом году.  

Ржавые трубы качали из старых озер насыщенную песком воду, замывая луга. Туша барханов задавила осины и тополя. Стволы старых осокорей гнили на краю дюны, как скелеты древних животных. Работы шли медленно: начались девяностые, и строителям не платили зарплату в цветных бумажках купонов, на которых росло число инфляционных нулей.

Но трубы изрыгали воду, бульдозера месили кучу песка. И место лугов вскоре заняла пустыня. Ветер нес вихри по ее ровной глади – а обнищавшие киношники возили сюда арендованных где-то верблюдов, чтобы отснять сюжет, сэкономив на переездах.

В те годы мы уже знали об инфляции больше, чем о генплане. Но все равно, скорее чувствовали, чем понимали, что происходит вокруг. Мир в корне менялся – страна получила новое имя, изменив свою социальную сущность. Под лозунгом борьбы с догмой рождались новые мифы. А песчаная дюна, заменившая собой зелень лугов, служила зримым воплощением окружавших нас перемен.

Подростки освоили этот гигантский пустырь, полный раскаленных бетонных глыб и обломков строительного железа – и чем-то напоминавший этим саму эпоху начала девяностых годов. Пустыня оказалась по-своему интересной – хотя у тех, кто жил рядом, не было особого выбора. Здесь занимались сексом и собирали металлолом. Гуляли по длинным червям стальных рыжих труб. Пили, нюхали клей, кололись и ели таблетки – пока стоявший на шухере часовой осматривал окрестности с гребня дюны. Сюда ходили драться, стенка на стенку. Выражение «вывезти на леса» означало в этих местах принудительную прогулку вглубь голых песков.

Шли годы. Менялось сознание, ценности, премьеры и президенты. Бетонные сваи со звоном уходили в толщу песка – и этот звук, похожий на бой сотни колоколов, плыл над могилой погребенных трав и деревьев. Но часть намыва так и не проросла супермаркетами и домами. Капитал не оплодотворил собой эти пески, предпочитая экономить на коммуникациях за счет уплотнительной застройки. А легкий пух приносил семечки, и на песчаных холмах появлялись ростки верб и тополей. Пустыри проросли зеленым – однако на них играли другие дети, для которых мир всегда был рыночным, и таким, какой он сейчас. Им было нелегко представить, что под песком покоятся лес и трава.

Но лес тянулся вверх. Он подступил к храмам гипермаркетов и коровьим загонам автостоянок. Бездомные строили в его зарослях халабуды. Угонщики машин разбирали их тут на детали, оставляя валяться стальные туши. А самосвалы сбрасывали в лесу мусор, чтобы не везти отходы на полигон.

Казалось, лес не может подняться на мусоре и песке. Однако деревья росли – и сейчас трудно поверить, что тут звенела песком голая дюна. Мы идем к озерам, в сырой, влажной тени. Шатер листьев дробит сверху солнечные лучи. Надо смотреть в оба – недавно тут сняли с кого-то цепочку и телефон.

Не нужно видеть здесь никаких аллегорий. Это лишь история окраинного леса в отдельно взятом спальном районе. Тут нет ничего нового – ведь город намывали еще с кукурузных времен Хрущева. А лес скоро срежут бульдозеры, и здесь будут дома, гипермаркеты и ночные клубы. Да и сам новый лес не так уж похож на рощи, которые росли в этих местах прежде. Так и должно быть – он может быть только другим.

Все так. Но когда я слышу, что нынешний строй пребудет вовеки веков; когда я читаю в учебниках о тысячелетней истории государства, которому едва исполнилось двадцать лет – тогда я вспоминаю луга, которые скрыты песком, и песок, который прорастал лесом.

Мир меняется – даже в эпоху, когда философы объясняют, что это не так. И когда ты сам не веришь в то, что это возможно.