Левый взгляд на город

В 2013 году на муниципальных выборах в Бишкеке одерживает победу правящая в стране Социал-демократическая партия Кыргызстана с программой «Креативный город». Городское развитие Бишкека обретает идеологию – «хипстерский»[1] или «креативный» урбанизм. У этой идеологии, как и у любой другой, есть набор ключевых понятий, практик и образов. И, как и любая идеология, а идеологию я тут понимаю вполне нейтрально – как набор определенных ценностей, - креативный урбанизм делает видимыми одни явления и процессы и скрывает другие. Креативный, комфортный, город для людей – это главные клише креативного урбанизма. Велодорожки и яркие, санкционированные граффити – его визуальные образы. Эти образы, как я уже отметил, не нейтральны, они идеологизированы – то есть, отражают определенную систему ценностей и связаны с определенными отношениями власти.

В нашем обращении к городской тематике, мы исходим из других идеологических предпосылок, опираемся на иной набор понятий, практик и образов. И мое выступление представляет собой обзор основных понятий левого лексикона в контексте городской политики Бишкека. Левый взгляд также идеологизирован как и хипстерский урбанизм, но в отличие от последнего, своей идеологизированности не скрывает, а наоборот. Вынесение в заголовок выступления эпитета «левый» подчеркивает, что разговор о городе и его развитии – это политический разговор. Город и его развитие это вопрос политики – то есть, установления приоритета интересов одних групп над интересами других. Попробуем разобраться какие это группы и что это за интересы. Для начала проясним, что мы понимаем под «левым».

Слово «левый» можно было бы заменить на «критический» или «прогрессивный», как это часто делают. Но я решил остановиться именно на «левом», подчеркивая политическую ангажированность моего выступления и того видения, которое мы предлагаем. И все же, что значит левый – марксистский, коммунистический, социал-демократический, анархистский? Какой это взгляд? В моем понимании базовое определение левого сводится к тому, что левый (взгляд, критика, позиция) всегда учитывает производственные отношения как определяющий (базисный) фактор рассматриваемых явлений или процессов. То есть, указание на тот факт, что рассматриваемые нами отношения, явления или процессы не существуют в вакууме, а внутри вполне конкретной, историчной социально-экономической системы – известной как капитализм, и вскрытие тех отношений власти, или марксистским языком - классовых отношений, которые из этого факта исходят – определяют для меня суть левого. То, какие выводы, политики и практики следуют для каждой из левых сил – от социал-демократов до анархистов, из этого факта – вопрос второго уровня и его я касаться не буду, оставаясь на базовом уровне левой позиции. Указание на классовый характер идеологии – это ключевой момент различения левого взгляда на город и того же «креативного урбанизма». Левая позиция не может удовлетвориться «гуманизмом» лозунга «город для людей», потому что люди – эта генерализация, скрывающая различия в потребностях и нуждах различных городских сообществ. Очевидно, что город для людей-водителей и город для людей-пешеходов, город для людей-мигрантов, для людей-«коренных фрунзенцев», или город для людей-женщин – это все очень разные города, а значит, требуется уточнение интересы какой или каких групп приоритетны в городской политике, т.к. зачастую интересы этих групп вступают в конфликт между собой. Выбирая в качестве идеологии «хистерский урбанизм», городские власти в качестве модели городского сообщества, интересы и потребности которого для них приоритетны, выбирают – креативный класс. Как поясняет идеолог программы, депутатка городского кенеша (совета) Бишкека Э. Сриева: «Отличием концепции «Креативный город» является акцент на экономике знаний, который основан на интеллектуальной деятельности и высокой роли новых технологий. Экономика знаний формирует новые экономические модели, типы социальных отношений, культурные парадигмы. Она способствует выходу национальных предпринимателей на мировые рынки. В основе экономики таких городов лежит творческий класс, создающий технологии и возможности, а также формирующий культурный и экономический контекст города»[2].

В программе «Бишкек – креативный город» интересы и потребности группы, обладающей наиболее привилегированным положением, получают приоритетное внимание городских властей и фактически приобретают статус интересов и потребностей города в целом, обеспечивая наиболее выгодное для обладателей этого положения перераспределение материальных и символических благ. Эта ситуация в символическом поле приводит к вполне практическим эффектам и выражается в сегрегации городского населения  и пространства. Эта сегрегация проявляется в неравномерном развитии инфраструктуры между городом и «новостройками» (само застроенными территориями вокруг Бишкека), ориентации культурных и социальных проектов на «городскую» молодежь, а не на людей из «новостроек», фактической маргинализации в сфере городской репрезентации большей части городских жителей, чья работа и жизнь оказались не связанными с «экономикой знаний и новыми технологиями».

Некоторого прояснения также требует и слово «взгляд». Взгляд отсылает к двум процессам – зрению и видению. Зрение относится к критическому регистру – то, что мы можем увидеть, и что по каким-то причинам в иной оптике не видимо. Видение – это образ, то, что можно представить, вообразить, в этом смысле отсылает к утопическому регистру. Левый взгляд – это взгляд критическо-утопический, он призван настроить как наше зрение, так и видение. Инструментами этого взгляда, или соответствующего оптического аппарата являются концептуальные понятия. Мое выступление – это обзор небольшого ряда этих понятий в контексте бишкекской политики городского развития и нашей исследовательской работы последних нескольких месяцев, в рамках проекта «Бишкек: хроники радикального воображения». Обзор этих понятий позволит нам обратить внимание на те явления и процессы, которые ввиду идеологической ограниченности не присутствуют в текущей дискуссии о городе. 

Общественное

Обсуждение общественного в городе свойственно не исключительно левой риторике. В принципе, любое обсуждение городского развития – это обсуждение развития сектора общественного пользования. На самом базовом уровне левая позиция исходит из того, что общественного в городе должно быть как можно больше – больше общественного транспорта, меньше частного, больше общественных парковых зон, меньше закрытых дворов и огороженных территорий, и т.п. В контексте Бишкека, с общественным складывается интересная ситуация. С одной стороны, выбирается стратегия развития, основанная на интеллектуальной деятельности и высокой роли новых технологий, а значит на развитии соответствующей общественной инфраструктуры, а с другой дискуссия о городе полностью исключает обсуждение того, что происходит с уже существующей или точнее существовавшей общественной инфраструктурой, призванной делать город комфортным и креативным. С прошлого года, мы постоянно сталкиваемся со случаями превращения общественной собственности в частную, и речь идет как раз об учреждениях, связанных с технологиями, знаниями и развитием «человеческого капитала», выражаясь языком креативных урбанистов.

Наиболее резонансный случай – бывший «Дом науки и техники», известный как караоке-клуб «Запой». «Дом науки и техники» был изгнан из здания уже давно, но в прошлом году владельцы решили окончательно изгнать «просвещенья дух», и закрасили коричневой краской фасадную мозаику «Космос и научно-технический прогресс», которая, однако, была включена в список охраняемых государством памятников культуры. После шумной кампании в СМИ, начало которой положил мультфильм нашей Мастерской критической анимации и предписания прокуратуры, мозаика была очищена от краски, но первоначальный вид вернуть ей не удалось.

Судьба другого научно-просветительского центра – планетария – еще печальнее. Заброшенное и почти разрушенное здание планетария находится в частной собственности с 1996 года, а с 2010 года в собственности частного лица оказывается и земельный участок. Иностранными инвесторами рассматривалась возможность строительства на данной территории гостиничного комплекса со сносом здания бывшего планетария.

В частной собственности оказался и целый стадион бывшего завода сельскохозяйственного машиностроения им. Фрунзе – Сельмашевец». Стадион, как и производственная база завода, частными собственниками превращены в руины.

Бишкекский ботанический сад им. Гареева Академии наук пока еще сохраняет статус научного института, но и на его территории помещения сдаются в незаконную аренду под коммерческую деятельность. Что неудивительно – обширные территории ботанического сада являются объектом постоянного интереса девелоперов и инвесторов. В мэрии Бишкека обсуждаются инициативы по креативному превращению сада из научного учреждения в парково-досуговое, чтобы использовать его территорию не для научно-исследовательской работы, а для развития городского огородничества.

Логика «невидимой руки рынка», определяющей, что имеет право на существование, ввиду своей конкурентоспособности, а что нет и механизмы ее «естественного отбора», которые явлены во всех этих примерах, более чем понятны. Хотя, во всех этих случаях собственники – остались неизвестны или как минимум не спешат о своей собственности открыто заявлять. Это поведение не достойных буржуа, а скорее злоумышленников, скрывающихся от правосудия. И для этого наверняка есть причины так как приватизация этих объектов практически наверняка была проведена с нарушениями действующего законодательства. Наши либеральные друзья обязательно скажут, что все дело в коррупции, и отсутствии верховенства закона, а не в священной частной собственности.

Не будем углубляться в эту дискуссию, а обратимся к вопросу, который, кажется мне в связи с этим гораздо более существенным и сложным – почему это происходит? Почему приватизация, а фактически разрушение и уничтожение объектов общественной собственности проходит практически при полном отсутствии реакции со стороны тех, кому все эти стадионы и планетарии, по идее, принадлежали и должны бы принадлежать – горожан. Горожане с большей охотой готовы вступать в конфронтацию с жителями «новостроек», понаехавшими, которые де отбирают у них какие-то блага, но на тех, кто в действительности лишает город общественной инфраструктуры городская общественность в своем большинстве не реагирует. Отдельные голоса общей картины не меняют. Вопрос, как мне кажется, заключается в следующем – а считают ли горожане уничтожаемое общественное своим, чем-то, что им принадлежит и существует в их интересах, и значит за это стоит бороться?

Общее (Common)

Для того, чтобы ответить на этот вопрос нам необходимо обратиться к различению между общественным и общим, которое вводит американский марксист, социальный географ и урбанист Дэвид Харви в книжке «Rebel Cities. From the Right to the City to the Urban Revolution» (Verso, 2012). Харви обращает внимание на то, что общественное всегда было частью городов, с времени самого их появления – площадь перед ратушей, рыночная площадь, набережные и мостовые – все это зоны общественного пользования, но их общественный статус, как статус общественного транспорта в большинстве современных городов мира или общественного здравоохранения, не гарантирует, что они существуют и функционируют в интересах большинства горожан, а не правящего класса и капитала, а также, что они являются зонами эмансипации от отчуждения и угнетения. Общественные пространства составляют по Харви основной ресурс общего, но для того, чтобы общественное стало общим, требуется направленное политическое действие по превращению общественного в общее, то есть, в то, что существуют в интересах большинства и под контролем и при участии большинства. Яркий образ общего – атмосфера или язык (все пользуются языком). Город стоит понимать так же как язык или воздух. Человек живет, работает, отдыхает, социализируется  в городе – иными словами это созданная человеком жизненная среда и эта жизненная среда не может быть ни какой иной кроме как общей.

Понятно, что такая установка политична, и в условиях классового общества эта позиция жестко и даже агрессивно оспаривается. Не только город как общее оспаривается капиталом, но, и, например – такой природный ресурс как пресная вода. Бывший председатель совета директоров компании «Нестле» заявлял, что вся пресная вода в мире должна быть приватизирована, так как. только эффективный частный собственник может во благо всех распорядиться столь ценным ресурсом[3]. Разрушение общественного в результате неолиберальных городских трансформаций, нацеленных на максимальную приватизацию – это уничтожение того, что должно и может стать основой города как общего. Именно это понимание определяет левый взгляд на город и исходящие из него критику и сопротивление приватизации и экспансии рынка в зоны общественного (образование, здравоохранение, транспорт, рекреация и т.п.).

Приобщение (Commoning)

Для обозначения направленного действия по превращению общественного в общее, Харви вводит английский неологизм – commoning, который мы на русский перевели как приобщение. Приобщение – это установление контроля над чем-то социальной группой и организация функционирования этого пространства/инфраструктуры в интересах этой социальной группы, по возможности наиболее широкой. Приобщение предполагает участие в создании, управлении и поддержании функционирования, т.е. субъектную роль. Общественное же предполагает горожанина в лучшем случае как пользователя, а в неолиберальном варианте как потребителя, оставляя субъектные роли для ограниченного набора акторов, в первую очередь – власти и капитала.

Различение общественного и общего объясняет то, почему на постсоветском пространстве, и в Бишкеке в частности, с такой легкостью происходит процесс приватизации общественной инфраструктуры. Все эти стадионы, планетарии и дворцы науки не были приобщены, в них не преодолевалось отчуждение, они не предполагали участия, они не были своими для большинства людей, за ними всегда стоял кто-то или что-то, что ими управляло, определяло их вид, функции и т.п. И поэтому их приватизация и разрушение не воспринимается как утрата чего-то, что принадлежит каждому, за что стоит бороться и что необходимо отстоять. Это различение также крайне важно для понимания левого взгляда как критического и актуального, а не ностальгического или тем более пассеистского, когда, например, речь идет о советской общественной инфраструктуре. Советское общественное, что еще осталось, должно быть приобщено, должно стать общим. Возможным практикам приобщения социалистического в постсоциалистических городах посвящена одна из секций конференции с примерами из Варшавы и Бишкека.

Сопротивление

Харви предлагает в своей книге лишь один образ приобщения – массовое сопротивление, перерастающее в городскую революцию. Уличное сопротивление – это также, безусловно, один из важнейших образов левой политики. От Парижской коммуны, Парижа 68-го к Каиру, Стамбулу, Гонконгу и Фергюсону наших дней. Наиболее яркой иллюстрацией концепции приобщения в этой череде являются стамбульские события. Протесты в Стамбуле, как известно, начались из-за парка Гези, который власти планировали снести и на его месте построить торговый центр в виде восстановленных османских казарм (отличный образ мирного сожительства свободного рынка и авторитарного национализма). Все комментаторы писали, что вскоре протест перерос эту незначительную проблематику, но мне кажется, что это наблюдение не совсем верно, или точнее – в нем стоит немного по-иному обозначить акценты. Сторонники Эрдогана пытались примирить защитников парка следующим аргументом: дались вам эти пять несчастных деревьев. За десять лет мы посадили в Турции тысячи деревьев! В принципе, справедливый аргумент, но люди в парке ему не вняли, потому что дело не в абстрактной справедливости и не в обмене пяти деревьев на тысячу, а в том, что эти пять несчастных деревьев – общие. Эти деревья, какие бы они ни были, посажены здесь в наших интересах, и мы не позволим вам решать за нас, что делать с нашими деревьями - таков был месседж протестующих. Именно это осознание общего интереса и того, что это общее необходимо отстаивать в жесткой схватке с носителями частных интересов было важным мобилизующим фактором стамбульского протеста.

Протест и город сегодня практически синонимы, и никакое обсуждение города не может обойти стороной этот факт. Однако вопрос, который мы поставили перед собой – а какие еще возможны формы приобщения и какова роль искусства в этих возможных практиках? «Хипстерский урбанизм» отводит искусству и художникам важнейшую роль в превращении города в креативный и комфортный. Художники при этом выступают не только основными производителями трансформаций, но и поставщиками прототипа самого образа городской жизни – образа жизни богемного, творческого индивида, без постоянной работы, в постоянном творческом поиске, сидящего на террасе кафе и делающим записи своих исключительно уникальных креативных мыслей в скетчбуке. Бессознательное этого образа заключается в том, что городской субъект, кем бы он ни был – пенсионеркой, инженером, мигрантом, – в креативном городе находит свободу и возможности для творческой реализации, в обмен на ограничивающие его постоянную работу, социальное обеспечение, доступное жилье и т.п. Это логика современного нам постфордистского или когнитивного капитализма, капитализма в основе, которого лежит та самая «экономика знания», причем в основе не только производства, но и как символическая матрица для всех остальных форм городского существования. Креативный город в идеале – это город фрилансеров.

Может ли искусство способствовать превращению города не в креативный, а в общий? Каким образом искусство может выступать средством и средой приобщения?

Отчуждение

Отчуждение – обязательное понятие левого лексикона. Практически ни один левый текст не обходится без «отчуждения». Однако это слово в левых текстах используется не более чем клише – ритуальный маркер левизны. Мне бы хотелось вернуть «отчуждению» критическую остроту и объяснительную продуктивность.

Напомню, что «отчуждение» - это термин раннего, «гуманистического»  Маркса, он подробно разрабатывает это понятие в «Философско-экономических рукописях 1844 г». Существует обширная критика этого понятия у Маркса, с марксистских же понятий. Самая известная – критика Альтюссера, который обозначил концептуальную разницу между Марксом времен «Рукописей» и «Немецкой идеологии» и автором «Капитала» как эпистемологический разрыв. Между тем, мы не будем сейчас углубляться в критику этого понятия у Маркса, хотя для этой критики, безусловно, есть основания, и даже не будем особо углубляться в самого Маркса. Для наших целей довольно ясное и исчерпывающее прочтение марксова «отчуждения» мы находим у Фромма.

Фромм дает отчуждению очень емкое определение – «отрицание продуктивности», т.е. как он поясняет: «Отчуждение, по Марксу, означает, что человек в своем освоении мира не узнает себя самого как первоисточник, как творца, а мир (то есть природа, вещи, другие люди и сам он) кажется ему чужим, посторонним по отношению к нему. Они, как предметы, ему противостоят, хотя могли бы быть созданы им самим. Отчуждение означает восприятие мира (и себя самого) пассивно, разорвано, в отрыве субъекта от объекта»[4]. Генеалогия этого понятия в западной культуре восходит к Ветхому завету – заповеди «Не сотвори себе кумира», которая остерегает человека от поклонения созданному им самим же истукану.

Пассивное восприятие реальности и отрицание собственной продуктивности возвращают нас к дихотомии общественного/общего. В общественном человек не узнает своей продуктивности и своей причастности. Философски осмысленное отчуждение, непреодоленное в общественном, делает возможным отчуждение в юридическом смысле – то есть, передачу этого самого общественного в чью-то (частную) собственность. Таким образом, приобщение можно понимать как в первую очередь преодоление отчуждения – то есть, осознание и утверждение своей продуктивности и причастности. Тут важно вернуться к Марксу. Вопреки распространенному заблуждению, по Марксу, отчуждение – не эффект, а причина капиталистических производственных отношений, и вообще всех отношений, основанных на эксплуатации,  и преодоление отчуждения (осознание своей продуктивности), – условие изменения существующего порядка, а не ожидаемый эффект этого изменения.

Как это соотносится с городом вообще и Бишкеком в частности? Как можно отрицать свою продуктивность в отношении города? Можно ли найти более яркий образ, более яркую метафору антропогенного, культурного,  чем город? И между тем,  это возможно. Один из распространенных мотивов, при чем, повторяемый ни кем-нибудь, а архитекторами, в дискуссии о развитии Бишкека звучит так «город – это живой организм, живущий по своим законам». Иными словами, то, что все мы – горожане, жители города являемся его производителями, то, что город сделан, а не дан или спущен с небес, что город – не природное явление, а культурное, что существует он по тем законам и правилам, которые придумывают люди, и что эти законы можно изменить в интересах большинства, в интересах наиболее угнетенных и уязвимых – это не самоочевидные тривиальности, а то, что нужно убедительно показать и доказать. Таким образом, для того, чтобы город приобщить, т.е. преодолеть отчуждение, необходимо на это отчуждение указать, или, языком русской формальной школы – город необходимо остранить.

Остранение (Очуждение)

Преодоление отчуждения или «превращение природы в историю» – магистральный мотив авангардного искусства 20 века. Последовательно и программно к этой проблематике обращался Бертольт Брехт. Центральная категория «очуждения» в брехтовской театральной эстетике, собственно, нацелена на устранение «отчуждения».

Сам Брехт дает следующие пояснения своего «о-эффекта» или эффекта очуждения:

«Произвести очуждение определенного события или характера, – говорит Брехт, – это прежде всего значит лишить это событие или характер всего, что само собой разумеется, знакомо, очевидно, и напротив, вызвать по его поводу удивление и любопытство». 

«Смысл техники эффекта очуждения заключается в том, чтобы внушить зрителю аналитическую, критическую позицию по отношению к изображенным событиям».

«Техника заострения внимания требует историзации изображаемых событий. Материалистический о-эффект служит для того, чтобы все можно было бы рассмотреть с общественной точки зрения»[5].

Источник брехтовского «очуждения» – концепция русских формалистов, и Шкловского в первую очередь, - остранение (очуждение это обратный перевод на русский остранения). С формалистским «остранением» Брехт познакомился благодаря Сергею Третьякову, с которым дружил и активно общался в Берлине и Москве в начале 1930-х. Для русских формалистов остранение – это главный прием искусства: «И вот для того, чтобы вернуть ощущение жизни, почувствовать вещи, для того, чтобы делать камень каменным, существует то, что называется искусством. Целью искусства является дать ощущение вещи, как видение, а не как узнавание; приемом искусства является прием  «остранения» вещей и прием затрудненной формы, увеличивающий трудность и долготу восприятия, так как воспринимательный процесс в искусстве самоцелен и должен быть продлен; искусство есть способ пережить деланье вещи, а сделанное в искусстве не важно»[6].

Таким образом, искусство указывает на сделанность мира, на природу как историю, иными словами - возвращает человеку продуктивность. Если приобщение – это преодоление отчуждения, и остранение – это преодоление отчуждения, то соответственно процессы приобщение (коммонинг) и остранение суть одно и то же, но или, во всяком случае, художественное остранение может служить важнейшим ресурсом приобщения как массовой практики.

Собственно наш проект «Бишкек: хроники радикального воображения» и является попыткой приобщить город остраняя его. Мы предлагаем взглянуть на Бишкек – типичный и малопримечательный, как на утопический город, результат продуктивной работы утопических нарративов 20 в. К этим нарративам относится «пролетарский интернационализм», привлекший во Фрунзе 20-30-х годов революционных рабочих и художников из Восточной Европы; «наука и техника» как главная позднесоветская утопия, принявшая эстафету и мировой революции и пролетарского интернационализма и во многом определившая облик города; «социалистический город» – ярким примером которого является обычный советский микрорайон; и «радикальная эмансипация», примером которой для нас стала «коммуна» фрунзенских гендерных диссидентов 70-х годов, считавших, что вопросы сексуальной эмансипации неотделимо связаны с коммунистическим проектом.

Радикальное воображение

Еще один важнейший ресурс искусства – воображение. Город всегда был одним из важнейших объектов приложения радикального утопического воображения. Следы этого воображения остались, например, на карте современного Бишкека. Круглый «Рабочий городок», построенный в конце 1920-х годов активистами кооператива «Интергельпо» во Фрунзе – пример утопической урбанистики начала прошлого века. Круглый городок – это реализация концепции «города-сада» Говарда, которая в свою очередь отсылает к «Городу Солнца» Томмазо Кампанеллы и другим утопическим видениям городов, чаще всего представлявшим городское пространство вписанным в идеальную геометрическую фигуру. В городе-саде Говарда должна была быть решена проблема трущоб,  а также обеспечен равный доступ к общественным благам, в том числе зеленым зонам, за счет равной удаленности окраин от центра. Концепция города-сада обрела особую популярность после революции как пример эгалитарного, но символически нагруженного городского проектирования.

Кажется, что дальше образов Дубаи сегодняшнее архитектурное воображение Бишкека развиться не в состоянии. Вот, известный макет реконструкции центра города, предложенный «Бишкекглавархитектурой» – ведущей проектной организацией. Стеклянный уродец возведен на месте памятника «Героям революции». И эта примитивность воображения кажется особенно поразительной на фоне визионерской и утопической практики фрунзенской архитектурной школы 60-70 годов.

На архитектурном факультете фрунзенского Политеха в 60-70-е годы царила атмосфера радикального и авангардного экспериментаторства. Вот как ее описывает, Шайлоо Джекшенбаев – студент первого набора архитектурного отделения: «Для студента нужно было не только понять функциональную часть, утилитарную: какие нормы, функциональные связи. Еще важно было какую-то творческую новизну внести в своём проекте. Разрешалось всё: вплоть до того что как у Леонидова летающие блоки домов». 

При этом фантазия и воображение сопрягались с конкретными локальными вызовами и задачами. Многолетним научно-исследовательским проектом фрунзенской архитектурной школы под руководством Валентина Курбатова было освоение горного рельефа (склонов холмов, предгорий и ущелий) под жилищное строительство. Эта тема разрабатывалась в преддипломных и дипломных проектах студентов Курбатова. Курбатов полагал, что в условиях горного рельефа Кыргызстана, где ровные территории составляют лишь 7%, естественным развитием городов будет освоение – предгорий. Важно, что Курбатовым и его учениками решалась в первую очередь проблема расселения и жилого строительства. В сегодняшнем Бишкеке, в котором по разным оценкам до 200 тыс. горожан живет в самопостроенных саманных домах без всех необходимых коммуникаций, проблема жилищного строительства на повестке городских обсуждений даже не стоит, и это, опять-таки, вопрос идеологический.

Помимо освоения сложного рельефа Курбатов был озабочен вопросами реорганизации быта. Его видение не достигает радикальности авангардных архитекторов 20-х – институты семьи и брака Курбатовым под сомнение не ставятся, но и для своего времени он выражает довольно прогрессивные идеи: обобществление быта и выведение из жилой ячейки кухни и пространства для других хозяйственных операций; увеличение жилой площади за счет общественного воспитания детей. Курбатов предполагал, что дети должны воспитываться в пансионах, посещая родителей эпизодически. Эти идеи, хотя и активно обсуждались в литературе по архитектуре, контрастировали с доминирующим гендерным порядком в СССР, но сегодня они кажутся неуместными фантазиями. Хотя это даже не воображение диссидента, диссиденты воображали радикальнее.

Георгий Мамедов 

Читайте по теме:

Дэвид Харви. Грядет городская революция

Лукас Палеро. «Иной город возможен!»

Дэвид Харви. Право на город

Андрэ Влчек. Поезд в Джакарте. Идеальный фашистский город

Илья Матвеев. Прописка и капитализм

Андрей Манчук. Бараки «Олимпийского»

Артем Кирпиченок. Вечный гастарбайтер

Дмитрий Колесник. Грани заробитчанства

Фарух Кузиев. Забытая страна

Славой Жижек. Сердце больше жизни