Сжатый кулак в Венеции

Cреди газетных вырезок о Венецианском кинофестивале попалась на глаза моя фотография со сжатым кулаком в невероятных декорациях причала отеля «Эксельсиор». Выражение лица старого раненого слона напоминает мне, что никогда не надо забывать шутить над собой и поглядывать на себя с некоторым смущением. Наталия Аспези тут же задала мне тонкий вопрос, не является ли этот кулак ностальгическим? Я ответил: да. Может быть, это тоска по былой, так и не реализованной потребности в провокации. Я так и слышу вокруг недоуменные возгласы, вижу язвительные улыбки. Что происходит? Что это за глупости накручены вокруг слова «ностальгия»? Что за хор историко-философских нападок на слово «утопия», если только это не ревизионистская попытка дискредитировать шестьдесят восьмой год, уходящий корнями в утопию?

Что до меня, то я испытал бы огромную радость, если бы молодые люди, которые смотрят «Мечтателей», обнаружили, что были времена, причем не так давно, когда такие же молодые люди ложились спать с сознанием того, что они проснутся не завтра, а в будущем, в другом мире. В общем, если тогда бунтовать было справедливо, то сейчас – еще справедливее. Мне интересно, узнают ли себя молодые антиглобалисты хоть немного в моих словах.

Гораздо четче меня выражает мысли журналистка «Манифесто» Ида Доминиянни, которая перерабатывает идеи и материалы фильма, прекрасно в них ориентируясь (я с уважением дословно ее переписываю): «В «Мечтателях» нет революционного проекта, нет единства рабочих и студентов, нет борьбы интернационализма с капиталом. Есть как раз миг зарождения зари, с которой это все только должно прийти, еще больший «идеалистический утопический импульс» делает это возможным, мыслимым, реализуемым. Тело, политика, кино, музыка, сексуальность – вот ингредиенты «волшебного очага», подготовившего в шестьдесят восьмом взрыв и общественной, и частной жизни. Жажда эротики, жажда знания, жажда объединенного существования... Личное и политическое, связанное неразрывно в мечте о революции во всем... Никакой это не крах, полемизирует Бертолуччи со своим собственным Поколением, которому не удается вернуть этот волшебный очаг детям и внукам. С тех пор уже ничего не было как раньше, нет таких прав, которые можно было бы потребовать сегодня и которые не выросли бы из свободы, которую мы в то время взяли сами, которую никто нам не давал».

Косячок в «Мечтателях» появляется только во второй половине фильма, в сцене в ванной. До того момента Изабель и Тео, так же как Элизабет и Поль, enfants terribles (трудные дети) Кокто, – под кайфом без всяких наркотиков: «Наркотик существовал с самого рождения, Элизабет и Поль носили в крови это волшебное вещество». Кокто также говорил, что в «Трудных детях» он попытался сделать «серьезность легкой, а легкость серьезной».

Кто-то недавно вспомнил, как во времена «Ускользающей красоты» я объявил, что будет что-то вроде третьего акта «XX века», описывающего вторую половину столетия. Действие должно было происходить в Беркли, Риме и Париже между 1968 и 1998 годами. Тревожный виток времени и столкновение двух поколений. Вчерашние дети, ставшие отцами сегодняшних детей. Потом мне попалась книга Гилберта Адэра «Святые невинные», в которой я почувствовал неповторимый вкус того времени. В мае я снимал в Риме «Партнера», а Пьер Клементи на каждые выходные ездил в Париж и возвращался в понедельник утром на съемочную площадку с последними лозунгами, придуманными на баррикадах Латинского квартала: «Запрещается запрещать», «Вся власть воображению», «Под булыжниками мостовой – пляж» и т.д. Весной 1968 года роман Адэра легко и серьезно переосмысливал книгу Кокто, которая для меня была магически связана с весной 1945 года, завершающей «XX век», тоже расцвеченный утопиями. Мы пришли куда хотели.

Я прилагаю воображаемое письмо моему другу, французскому режиссеру и кинокритику Жан-Клоду Бьетту, неожиданно покинувшему нас в прошлом июне, за несколько дней до начала страшной жары. Небо не могло ждать.

Каземаше (Тоди)
12 августа 2003 г.

Дорогой Жан-Клод,

здесь лето, и я воюю с небольшой статьей для каталога Венецианского фестиваля. Я знаю, что слова о «Мечтателях» будут звучать поверхностно и ограниченно, поэтому я обращаю их к тебе в надежде на двойное чудо.

Когда снимаешь фильм, Время, неожиданно отстраняясь от своих правил, от своих условностей, даже от своей логики, работает на кино, извращаясь и принимая новые условности, новые законы, новую логику. Эта мысль придавала мне уверенности каждый раз, когда действие моего фильма происходило в прошлом. В «Мечтателях» я показал столкновение трех сегодняшних двадцатилетних, Эвы Грин, Луи Гарреля и Майкла Пита, с тремя двадцатилетними шестьдесят восьмого, Изабель, Тео и Мэтью. Очень скоро – и это было почти физиологично – я обнаружил, что и сам, как три моих героя, сопоставляю свою жизнь с шестьдесят восьмым: кинокамера превратилась в машину времени и завладела мною.

Открытие, а может, и саму суть этого приключения могу тебе резюмировать следующим образом: политика, обделенная так презираемой нынче идеологией, стала, мне кажется, профессиональным занятием, пустой тарой, откуда вытряхнули всякие представления о мире, чем-то от меня очень далеким. Но разве мы не опасались чего-то подобного еще в конце шестидесятых? Разве мы все не были enfants terribles? Я никогда не забуду, как ты передвигался по моей римской квартире с первым косяком в зубах и декламировал стихи Франсиса Понжа – столь любимого Годаром, – расхаживая на руках, задрав ноги, и оставался в этом положении целый вечер, с изяществом и терпением акробата. «Le Parti des choses»...

Во всем остальном, что касается «Мечтателей» мой совет прост: придерживайся названия.

Бернардо Бертолуччи

Читайте по теме:

Андрей Манчук. Интервью со Светланой Басковой

Славой Жижек. Киногид от извращенца

Саймон Хаттенстоун. Семь рюмок с Аки Каурисмяки

Лидия Михеева. Что смотреть восьмого марта

Алексей Цветков. «Жизнь Пи» – атеизм невыносим?