Уроки аэропокалипсиса

Экология является сегодня одним из основных площадок идеологической борьбы, с использованием целого ряда стратегий, которые призваны скрыть истинные размеры угрозы

Теги матеріалу: європа, азія, війна, екологія, жижек, криза, пам`ять, солідарність

24.06.2019

В декабре 2016 в больших городах Китая смог стал таким густым, что тысячи их жителей вынуждены были спасаться бегством за город в попытке добраться до местности, где еще можно было увидеть голубое небо – полмиллиарда людей оказались под воздействием этого аэропокалипсиса. Оставшимся горожанам казалось, что, передвигаясь, они как-бы живут в пост-апокалиптическом фильме: люди в больших газовых масках ходящие в таком смоге, что даже находящиеся вблизи деревья оказались невидимыми.

Классовый аспект сыграл важнейшую роль – перед тем, как власти вынуждены были закрыть аэропорты ввиду плохой видимости, те, кто смог позволить себе заплатить за дорогие авиабилеты покинули пострадавшие города. И, мало того, пекинские законодатели рассмотрели вопрос о причислении смога к разряду метеорологических бедствий, как стихийное природное явление, а не результат индустриального загрязнения – чтобы не допустить возложения ответственности за катастрофу на власти.

Таким образом, новая категория беженцев от смога была добавлена к длинному списку беженцев от войн, засух, цунами, землетрясений, экономических кризисов и т.д. Возможно, самое удивительное в этом аэропокалипсисе стала его быстрая нормализация: после того как власти уже не смогли не замечать эту проблему, они установили новый порядок действий, который бы позволил людям каким-то образом заниматься своими повседневными делами, следуя новому распорядку дня, как если бы катастрофический смог стал новой неотъемлемой частью жизни. Оставаться дома как можно дольше в назначенные дни, и, при необходимости, выходить на улицу в маске.

Дети радуются такой новизне – школы закрыты подолгу, и это возможность остаться дома и поиграть. Поездка за город, где еще можно увидеть голубое небо, становится особым событием, которого все с нетерпением ждут (в Пекине уже существуют турагентства специализирующиеся на таких поездках-однодневках). Важно не паниковать и поддерживать видимость того, что жизнь продолжается, несмотря на все неприятности.

Такая реакция понятна, если принять во внимание то, что мы столкнулись с чем-то находящимся настолько выходящим за пределы нашего коллективного опыта, что мы вообще этого не замечаем, даже когда факты более чем явные. Идет стремительное наступление огромных биологических и физических изменений, и для успешного преодоления этой угрозы наша коллективная идеология мобилизует механизмы симуляции и самообмана, которые выражаются в желании оставаться в неведении: «общий характер поведения человечества в обществах, находящихся под угрозой, по мере того как они терпят фиаско – покрепче натянуть шоры, вместо того, чтобы сконцентрироватся на кризисе» [God’s Last Offer: Negotiating fora Sustainable Future. Ayres, E.1999. Four Walls Eight Windows,New York. 357 pp. ISBN 1–56858–125–4]

Несомненно одно: на наших глазах происходят необычайные социальные и психологические изменения – невозможное становится возможным. Событие, которое вначале было воспринятое как невозможное, но не реальное (несмотря на то, что мы знаем, что грядущая катастрофа возможна, мы все же не верим, что она в самом деле произойдет и поэтому отвергаем ее как невозможную) становится реальным, но больше не невозможным (как только катастрофа произойдет, она воспринимается как нормальный ход вещей, как будто была всегда возможной). Разрыв, который позволяет существование этих двух парадоксов – это разрыв между знанием и мнением: мы знаем, что катастрофа возможна, вероятна даже, но не верим, что она действительно произойдет.

Вспомним осаду Сараево в начале 1990-х годов: сам факт того, что обычный полумиллионный европейский город будет окружен, подвержен голодной блокаде и постоянным бомбежкам, обстрелам снайперов, и это будет продолжаться три года, сочли бы невозможным до 1992 года. А западным державам не составило бы абсолютно никакого труда прорвать осаду и создать небольшой безопасный коридор ведущий к этому городу. Когда началась осада, даже жители Сараево посчитали что это краткосрочное событие, пытаясь отослать детей в безопасное место: «на недельку - другую, пока не закончится этот бардак». А потом война очень быстро вошла в норму.

Такой же переход от невозможного к его нормализации (с коротким начальным периодом панического оцепенения) отчетливо проявился в том, как неолиберальный истеблишмент США отреагировал на победу Трампа. И он же проявляет себя в том, как государственные власти и крупный капитал относятся к таким экологическим угрозам, как таяние льда на полюсах. Те же самые политики и менеджеры, которые до недавнего времени отвергали страхи перед глобальным потеплением как апокалиптические фантазии бывших коммунистов или, по крайней мере, как преждевременные выводы, основанные на недостаточных доказательствах, уверяя нас, что нет причин для паники, что в принципе, все будет происходить как обычно, теперь внезапно трактуют глобальное потепление в том смысле, что все действительно «происходит как обычно».

В июле 2008 года американский новостной канал CNN неоднократно показывал репортаж «Озеленение Гренландии», описывая новые возможности, открывшиеся гренландцам в результате таяния льда и рассуждая об овощеводстве на освободившейся ото льда земле и т.д. Цинизм этого репортажа заключается не только в том, что он сфокусирован на совсем незначительной пользе, извлекаемой из глобальной катастрофы, но и в том, что он обыгрывает двойное значение слова «зеленый», употребляемое в публичных выступлениях («зеленый» – значит «растительность»; «зеленый» – значит «забота об экологии»). И, таким образом то, что из-за глобального потепления в гренландской почве может произрастать больше растительности ассоциируется с повышением уровня экологического сознания.

Разве такие явления не являются еще одним примером того, насколько была права Наоми Кляйн, когда она рассказала в своей книге «Доктрина шока» о том, что глобальный капитализм эксплуатирует катастрофы (войны, политические кризисы и стихийные бедствия) для того, чтобы избавиться от «старых» социальных ограничений и навязать свою повестку дня, начиная с чистого листа благодаря катастрофе? По всей видимости, будущие экологические потрясения отнюдь не будут подрывать капитализм – они только будут его укреплять.

В этом смещении акцентов теряется сам истинный смысл происходящего, со всеми непредвиденными ловушками, которыми чревата катастрофа. К примеру, один из неприятных парадоксов нашего затруднительного положения состоит в том, что сами попытки противостоять различным экологическим опасностям могут ускорить нагревание поверхности земли у полюсов: озоновая дыра защищает районы в глубине Антарктики от глобального потепления и, если она будет «залатана», Антарктика быстро догонит уровень потепления остальных регионов планеты... По крайней мере, несомненно одно – если в предыдущие десятилетия было модно говорить об «умственном труде» в нашем пост-индустриальном обществе, то теперь вопрос о материальной базе существования вновь заявляет о себе с удвоенной силой – от предстоящей битвы за скудные натуральные ресурсы (пищу, воду, энергоносители, минералы) до загрязнения окружающей среды.

Даже когда мы открыто заявляем о готовности взять на себя ответственность за экологическую катастрофу, это может быть хитрой уловкой, чтобы избежать её истинного размаха. В этой готовности брать на себя вину за угрозу нашей окружающей среде, есть что-то обманчиво утешительное. Нам нравится чувствовать себя виноватыми – поскольку если мы виноваты, тогда все это зависит от нас, мы дергаем за веревочки катастрофы, а, значит, сможем также спасти себя, просто изменив свой образ жизни. Нам по-настоящему сложно признать (во всяком случае, нам, на Западе) то, что наши индивидуальные возможности сведены к чисто пассивной роли, к ожиданию того, как повернется наша судьба. И чтобы компенсировать подобное положение дел, мы склонны к неистово-одержимой деятельности, стараясь повторно использовать старую бумагу, покупать экологически чистые продукты, и все в таком роде – только для того, чтобы быть уверенными, что мы что-то делаем, привносим свой вклад в экологическую борьбу. Словно фанат футбола, который болеет за свою команду дома перед телевизором, выкрикивая и подпрыгивая на стуле с суеверным убеждением, что его действия как-то повлияют на исход матча.

Действительно, типичной разновидностью фетишистского отрицания экологической проблемы является утверждение: «Я прекрасно знаю, что угроза нависла над всеми нами, но на самом деле не верю в это, и не готов делать ничего по-настоящему важного, как-то изменив свой образ жизни». Но существует и противоположная форма фетишизма: «Я очень хорошо знаю, что не могу реально повлиять на процесс, который может привести к моему уничтожению (например, извержение вулкана), но все же мысль об этом настолько для меня травматична, что я не в состоянии противостоять побуждению что-то делать, даже если знаю, что в конечном итоге это бессмысленно». Разве не по этой причине мы покупаем экологически чистые продукты? Ну, кто действительно верит в то, что полусгнившие дорогие экологически чистые яблоки приносят больше пользы? Дело в том, что если они действительно полезнее (и многие, наверняка, таковыми и являются), мы покупаем их потому, что, покупая их, мы не просто покупаем и потребляем продукт – мы одновременно делаем что-то полное смысла, демонстрируем нашу обеспокоенность глобальной проблемой, принимая участие в обширном коллективном проекте.

Нам следует прекратить играть в эти игры. Китайский аэропокалипсис – это четкий индикатор ограниченности господствующего энвайронментализма; такая политика является странной смесью катастрофизма и устоявшейся практики, чувства вины и безразличия. Экология является сегодня одним из основных площадок идеологической борьбы, с использованием целого ряда стратегий, которые призваны скрыть истинные размеры экологической угрозы: (1) это маргинальное явление не стоит, чтобы мы о нем беспокоились, жизнь продолжается, природа позаботится сама о себе; (2) наука и технология могут нас спасти; (3) пусть это решает рынок (нужно облагать более высокими налогами загрязнителей окружающей среды, и т.д.); (4) давление Сверх-Я на личную ответственность, вместо масштабных системных мер: каждому из нас следует делать то, что он может – повторно использовать продукты, потреблять меньше, и т.п.; (5) возможно, худшее из всего перечисленного выше – худшее с точки зрения своих идеологических последствий – попытка отстаивать возвращение к естественному равновесию, традиционному образу жизни, в процессе которого мы отказываемся от человеческого высокомерия и снова становимся почтительными детьми матери-природы.

Разве доминирующий экологический дискурс не обращается к нам как изначально виновным, которые долгу перед матерью-природой – под постоянным давлением силы экологического Сверх-Я, которое взывает к нам в нашей индивидуальности: «что ты сегодня сделал, чтобы оплатить свой долг перед природой? Ты выбросил все газеты в правильный мусорный контейнер для перерабатываемых отходов? А все бутылки или баночки от Кока-Колы? Ты поехал машиной, в то время как мог воспользоваться велосипедом или общественным транспортом! Включал кондиционер, когда мог просто шире открыть окно!».

Идеологические проблемы подобной индивидуализации легко различимы: я теряюсь в своем собственном самокопании, вместо того, чтобы задавать намного более существенные глобальные вопросы, которые касаются всей нашей индустриальной цивилизации. Кроме того, следует заметить, что это чувство вины сразу же предлагает вам легкое решение глобальных проблем: перерабатывай, потребляй экологически чистые продукты, пользуйся энергией возобновляемых источников, и тебе больше не нужно чувствовать себя виноватым – можешь наслаждаться жизнью как всегда.

Морализирующий антикапитализм – это еще одна ловушка, которую следует избегать: все эти разговоры о том, что капитализм поддерживается эгоистичной алчностью отдельных капиталистов, одержимых жаждой все большего богатства и власти. В реальной капиталистической системе личная алчность подчинена безличному стремлению самого капитала к воспроизводству и расширению.

Таким образом, можно соблазниться желанием провозгласить – нам нужно еще больше, а не меньше, просвещенного эготизма. Возьмем, к примеру, экологическую угрозу: для того, чтобы с ней бороться, нужна не псевдо-анимистическая любовь к природе, а всего-навсего долгосрочный эгоистический интерес. Конфликт между капитализмом и экологией может показаться типичным конфликтом между патологическими эгоистично-утилитарными интересами и достойной этической заботой о всеобщем благе человечества. Но если посмотреть поближе, сразу становиться очевидным, что на самом деле все обстоит ровно наоборот: наше беспокойство об экологии базируется на утилитарном чувстве выживания. Оно просто означает просвещенный эготизм в своем наивысшем проявлении – в интересах будущих поколений против наших непосредственных интересов.

Спиритуалистическое, в духе нью-эйдж, понятие о святости жизни как таковой, о праве окружающей среды на свою защиту, и прочее в том же духе, играют в нашем экологическом сознании необязательную роль. Если искать этический аспект этой проблемы, его можно найти в безоговорочной приверженности капитализма к своему собственному беспрестанно расширяющемуся самовоспроизводству: капиталист, который безоговорочно подчиняется стремлению капитала к своему росту, фактически готов поставить на карту все, включая само выживание человечества – не из-за какого-то паталогического стремления к выгоде, а ради воспроизводства системы, которая становится самоцелью. Мы предполагаем, что его девиз: «Fiat profitus pereat mundus» («Да здравствует прибыль, и гори все огнем»). Этот этический девиз, конечно же, выглядит странным, если не страшным – но, тем не менее, с чисто кантовской перспективы, мы не должны забывать, что его делает отталкивающим наша чисто «патологическое» стремление к выживанию. А капиталист, в той мере, в какой он действует «в согласии со своим пониманием», является тем, кто преследует универсальную цель, не обращая внимания ни на какие «патологические» препятствия.

Итак, что же делать, как спросил бы Ленин? В своей книге «Что случилось в ХX веке?» Петер Слотердайк приводит свой собственный план того, что следует делать в ХХI веке, суть которого лучше всего изложена в заглавиях первых двух очерков в его книге: «Антропоцен» и «От одомашнивания человека до цивилизации культур». «Антропоцен» определяет новую эпоху в жизни нашей планеты, в который мы, человеческие существа, больше не можем рассчитывать на Землю как резервуар, готовый впитывать в себя последствия нашей производительной деятельности. Мы больше не можем позволить себе игнорировать побочные эффекты и сопутствующий ущерб нашей производительности. Мы должны признать, что живем на Космическом корабле Земля, будучи ответственными и подотчетными за ее состояние.

Земля уже не является фоном нашей производительной деятельности, она возникает как (еще один) конечный объект, который мы можем ненамеренно разрушить или сделать непригодным для жизни. В тот самый момент, когда мы становимся достаточно сильны, чтобы повлиять на базовые условия жизни, мы должны признать, что являемся просто еще одним видом животных на маленькой планете – и это признание подтверждается самой нашей глобальной разрушительной силой. Новое отношение к нашей среде становится необходимым, как только мы понимаем следующее: это уже не рабочий-герой выражает свой творческий потенциал и черпает из бесконечных ресурсов своей окружающей среды, а скромный агент работает совместно с ней, постоянно определяя допустимый уровень безопасности и стабильности.

Разве сама модель пренебрежения сопутствующим ущербом не является капитализмом? Единственное, что важно в капиталистическом воспроизводстве – это постоянно расширяющийся оборот капитала, нацеленный на прибыль, и причиненный окружающей среде сопутствующий ущерб, не включенный в стоимость производства, в принципе игнорируется – даже попытки учесть его через налогообложение (или просто поставив ценники на каждый потребляемый натуральный ресурс, включая воздух), оказываются безрезультатными. Итак, чтобы установить новый тип соотношения с нашей окружающей средой, необходимо радикальное политико-экономическое изменение – то, что Слотердайк называет «одомашниванием дикого зверя Культура». Ведь до сих пор, каждая отдельная культура образовывала и дисциплинировала своих членов, а также гарантировала гражданский мир среди них под видом государственной власти – но отношения между разными культурами и государствами были под постоянной угрозой потенциальной войны, где каждый мирный период был не более чем временным перемирием.

Вся этика государства, согласно концепции Гегеля, достигает своей кульминации в высочайшем поступке героизма, в готовности отдать собственную жизнь за свое государство-нацию – и это значит, что варварско-дикие отношения между государствами служат основой этической жизни внутри государства. Разве сегодняшняя Северная Корея со своей беспощадной погоней за ядерным оружием и ракетами, не является окончательной карикатурой на эту логику безоговорочного суверенитета государства-нации? Как только мы полностью признаем тот факт, что мы живем на Космическом корабле Земля, срочно встанет задача цивилизировать саму цивилизацию, в обязательном порядке внедряя всеобщее сотрудничество и кооперацию между всеми сообществами людей. Тогда как сейчас это осложняется происходящим в настоящее время подъемом сектантско-религиозного и этнически-«героического» насилия а также и готовности пожертвовать самим собой (и миром) за своё специфическое Дело.

Преодоление капиталистического экспансионизма, широкая интернациональная кооперация и сотрудничество также должны быть способны преобразоваться в исполнительную власть, готовую нарушить государственный суверенитет. Разве все эти меры не предназначены защитить наше общее природное и культурное достояние? Если они не указывают в направлении коммунизма, если они не подразумевают коммунистический горизонт, тогда термин «коммунизм» не имеет никакого значения.

Славой Жижек

inthesetimes

Перевод Анны Савицкой

Читайте по теме:

Андрей Манчук. Мой Чернобыль и версия НВО

Владимир Фридман. Капитализм против природы

Виталина Буткалюк. Экология: есть ли жизнь после капитализма?

Андрей Манчук. Билет на планету Плюк

Кэйт Ходэл. Death metal

Славой Жижек. Погружаясь в сердце тьмы

Андрей Манчук. Восточная Европа: лес и капитализм

Дмитрий Заборин. Гибель советского пеленгаса