Алексей Гаскаров. Январь 2017

Я стою у терминала Викинг-лайна, жду выхода пассажиров. Идет снег. Он хрустит под ногами, падает на лицо, пытается проникнуть за воротник, снег повсюду. Все как на родине, продирает холод – по-шведски это так и называется: «русский мороз».

Человека, которого я пришел встречать, зовут Алексей Гаскаров. Последний раз мы виделись почти четыре года назад. Был апрельский день, тогда тоже лежал снег, но уже рыхлый, весенний, покрытый черными пятнами проталин. Мы говорили о наших товарищах, которых одного за другим арестовывали вот уже на протяжении почти года.

Алексей тогда говорил, что в действиях властей есть определенная логика. Что арестовывают только тех, на кого что-то есть. Он не оправдывал репрессии, просто старался понять, как они работают. Он был уверен, что ему ничего не угрожает – потому что на него у полиции ничего нет. Через день он пошел в магазин за кошачьим кормом, в дверях его повалили в весенний грязный снег, скрутили руки. В следующий раз он вышел на улицу без конвоя через 3,5 года. Всего два месяца назад.

После ареста Алексея я перестал пользоваться телефоном, ночевать дома, практически перешел на нелегальное положение. А через две недели уехал из России.

Четыре года назад мы были участниками массового движения за демократические перемены. Мы оба были на крайнем левом фланге этого движения. И власть, и общество воспринимали нас в качестве эталона радикализма. Да и мы сами так о себе думали. Но сейчас, оборачиваясь назад, я должен признать: мы были умеренными реформистами.

Мы хотели уличной кампанией протеста заставить власть признать, что в обществе есть силы, с которыми нельзя не считаться. Мы видели себя левой парламентской оппозицией, которая отвоюет у авторитарного режима необходимый минимум демократических свобод, и будет противостоять олигархии в ее попытках бесконечно продолжать неолиберальные реформы. В какой-то момент, мы оказались так успешны – сотни тысяч людей приходили на наши демонстрации, миллионы симпатизировали нашему движению – что, казалось, система вот-вот дрогнет и уступит.

Но система лишь сосредотачивалась для того чтобы нанести по нам удар. В репрессиях, конечно, была логика, Алексей был прав. Просто это была не уголовная логика, а политическая. Репрессии ударили по тем, кого «наверху» сочли опасными для стабильности политической машины, а не по тем, на кого были «улики» по преступлениям, которых на самом деле не было.

Мы по-разному расплачивались за свою наивность. Алексей сидел в тюрьме, «где ничего нельзя и всегда холодно». Я был в эмиграции. Я проводил семинары и писал статьи в газеты про Алексея и других политических заключенных. Леша в тюрьме тоже делал семинары: рассказывал оказавшимся за решеткой олигархам и проворовавшимся чиновникам про законы экономики.

И вот прошло почти четыре года и я стою у причала в Стокгольме и жду своего друга. За это время все поменялось. Мы живем в другом мире. На фоне войн и переворотов, в эти несколько лет в мире вспыхнули – куда более ярко, чем мы – много других наивных левых реформистов. Сириза, Подемос, Хокан Юхолт, Берни Сандерс и многие, многие другие. У всех у них были разные персональные и политические траектории, но все они, так или иначе, проиграли. Может, потому что левый реформизм во всех этих формах был тупиковой стратегией?

Три дня мы ходили по замерзшему Стокгольму, мы смотрели на его огни, слушали скрип снега под ногами и пытались разгадать ускользающее значение прожитых лет. Это были первые январские дни нового, 2017 года. Магия этого простого числа звенела в морозном воздухе. Бесконечные северные вечера проходили в попытках представить себе будущее, которое ждет нас и нашу страну. В такие же холодные январские дни ровно сто лет назад другой русский левый эмигрант, Владимир Ленин, сделал свое самое ошибочное предсказание, когда сказал, что он, вероятно, «не доживет до революции», до которой оставалось полтора месяца.

Мой друг и сейчас, после тюрьмы, считает, что мы должны, несмотря на противоречия и разногласия, восстанавливать широкую демократическую коалицию с либералами против авторитарного путинского режима с его консервативной идеологией и пропагандой. Я считаю, что такая коалиция себя изжила, потому что мы переживаем крах всех попыток реформировать неолиберальный порядок. И союз с либералами становится невозможен, потому что он означает  необходимость защищать все то, что должно быть уничтожено. Фантастическое неравенство, подмену демократии геополитическими интересами олигархий стран Запада, бесконечное политическое лицемерие. Я думаю, что либеральный порядок исчерпал себя до дна и не нам брать на себя неблагодарную работу его обреченных защитников.

Мы спорили и не соглашались. Но это ведь почти счастье, иметь возможность спорить и не соглашаться с товарищами, с теми, кому доверяешь. Те, кто вел похожие споры о реформизме и революции сто лет назад, скоро забыли о своих товарищеских чувствах. Пройдет всего несколько месяцев, и они окажутся по разные линии фронта в гражданской войне, охватившей Россию. Я не знаю, что ждет нас в этом, юбилейном году. Но я твердо решил не совершить, по крайней мере, этой политической ошибки.

Прошли эту жуткие четыре года, и вот Алексей на свободе. Через несколько месяцев выйдут Леня Развозжаев и Сергей Удальцов. Пройдет еще сколько-то и Россия тоже станет свободной. И у нас, конечно, нередко будут разногласия. Но мы были, есть и будем товарищами.

Алексей Сахнин

Читать по теме:

Алексей Гаскаров. «Наши нацисты хотят, чтобы им разрешили создать «Свободу»

Валентин Урусов. «В тюрьме меня пытались сломать»

Георгий Комаров. Проживем без «Дождя»

Алексей Сахнин. Что делать российским левым

Андрей Манчук. Come as you are

Фархад Измайлов. «Яблоко» и его программа

Алексей Этманов. «Надо заниматься политикой»

Андрей Манчук. Фото девяностых