Что делать российским левым?

На прошлой неделе из тюрьмы вышел мой друг Алексей Гаскаров. Его дело стало одним из символов политических репрессий в России. Алексея, которого в тот памятный день 6 мая 2012 года самого избили омоновцы, обвинили в применении силы по отношению к представителям власти. Лицемерие и ложь построенного в постсоветской России авторитарного режима по полной программе проявились как в отношении самого Гаскарова, так и во всей эпопее позорного «Болотного дела», которое коснулось более 30 общественных активистов. Хотя, с другой стороны, репрессии власти засвидетельствовали мужество и готовность к самопожертвованию со стороны оппозиционеров.

«Если путь к свободе лежит через тюрьму, то мы готовы его пройти», – сказал Леша три года назад на суде. Этим путем к свободе шли, и еще идут многие. Мои товарищи Леонид Развозжаев и Сергей Удальцов продолжают отбывать тюремные сроки, и я надеюсь, что это тяжелое испытание скоро подойдет для них к концу, а Болотное дело с его фальсификациями доказательств, липовыми свидетелями, похищениями, избиениями, неправосудными приговорами и грязной пропагандистской кампанией останется тяжелой страницей нашей истории.

В интервью после освобождения из колонии Алексей сказал, что тюрьма не может сломить уверенных в своей правоте инакомыслящих, и репрессии не могут надолго остановить развитие общества. Все это так – и именно поэтому сейчас, «у стен тюрьмы», самое время задуматься о том, как и куда нам следует двигаться дальше. Я имею в виду нас – товарищей и соратников по демократическому движению в России. В первую очередь, тех, кто стоял на левом фланге этого движения и оказался основной мишенью репрессивных и пропагандистских кампаний. Тех, кто испытал наибольшую горечь поражения. Тех, чьи годы ушли на тюрьмы, эмиграцию, жизнь в условиях реакции и апатии.

Алексей сказал мне по телефону, что ему трудно узнать родной город после всех этих лет в тюрьме. Меня самого преследует такой же страх: что я вернусь на родину, и все будет там совсем по-другому – не таким как я помню, каким я знал и любил свою родину и свой город. И это, конечно, правда – даже вне понятных психологических эффектов. Все поменялось, мы сами и наши близкие уже не будем такими как прежде. Но главное, поменялся общественный контекст, в котором живет сегодня Россия.

На фейсбуке у Леши Гаскарова до сих пор можно прочитать сказанную им через день после ареста фразу: «Мне кажется, они меня закрыли специально, чтобы больше народу пришло». Действительно, весной 2013 года мы являлись частью большого движения, в котором участвовали десятки и даже сотни тысяч человек – а миллионы людей симпатизировали ему дистанционно. Внутри этого движения, на его левом фланге, у нас были еще более тесное сотрудничество и солидарность. Однако, спустя три с половиной года это широкое движение потерпело тяжелое поражение и сошло с политической сцены, а левое движение оказалось расколото и деморализовано. Бывшие товарищи проклинают друг друга, называя друг друга агентами российского или американского империализма, а вся деятельность активистов чуть ли не полностью сводится к жалкой, озлобленной ругани в социальных сетях.

***

В эпоху «путинской стабильности», которая продолжалась до 2011-2012 годов, российские левые стремились к вполне умеренным реформистским целям – хотя их риторика подчас могла быть радикальной. Мы активно участвовали в кампаниях социального протеста, стремясь политически выразить повестку и интересы социальных движений. Эта повестка сводилась к сравнительно умеренным требованиям – остановить неолиберальные реформы в бюджетной сфере и не допускать дальнейшего снижения трудовых и экологических стандартов. Кампании наступательного характера проводились крайне редко – но и они в целом не выходили за границы «социал-демократического консенсуса».

Левые группы выдвинули в те времена две стратегии борьбы за свои цели. Первая из них предполагала давление на власти снизу, с помощью уличных акций и кампаний социального протеста – для того. чтобы заставить признать «левых левее КПРФ» участниками российского политического процесса, и допустить их к выборам и легальной политической борьбе. Предполагалось, что в случае успеха, этот подход позволит изменить имитационную сущность российской политической системы, включив в нее не только представителей разных группировок элиты, но и представителей трудящегося большинства. Именно эта стратегия реализовывалась тогда Левым фронтом и его союзниками.

Вторая относительно успешная линия заключалась в аналогичном, или, порой, более радикальном по форме давлении на власть снизу – но без перспективы участия в выборах и создания массовой левой партии. Как правило, ее сторонники преследовали вполне конкретные реформистские цели: остановить вырубки лесов, строительство атомных станций, заставить власть прекратить попустительство ультраправым и т.д. Порой общественное движение достигало успехов в этой борьбе, в которой тогда активно участвовали «уличные» антифашисты.

Неторопливый ход истории эпохи стабильности был ускорен мировым кризисом и ростом напряжения в верхах российского общества. Это накопившееся напряжение нашло выход в политическом кризисе и относительно массовом протестном движении 2011-2012 годов. В принципе, левые даже добились тогда определенных успехов. Нам удалось найти некоторые формы сотрудничества друг с другом – например, был организован Форум левых сил и разработан формат общих левых колонн на больших акциях оппозиции. Левым удалось сформировать общую повестку и стать влиятельным полюсом внутри общедемократического движения. Многим тогда казалось, что власть вот-вот дрогнет и вынуждена будет признать новую политическую реальность, в которой у демократических левых будут большие перспективы. Но власть, конечно, отреагировала на события совсем по-другому.

Если смотреть на эту нашу локальную историю в широком контексте текущего глобального кризиса, она кажется классическим примером общемирового тренда. В США, Англии, Испании, Греции и ряде других стран тоже были осуществлены (и, в основном, провалились) попытки левого реформизма, который опирался на поддержку широкого протестного движения. Ясно, что Берни Сандерс или греческая Сириза по своему значению и влиянию намного превосходят в своих странах влияние российских левых образца 2012 года. Однако, по существу, эти политики шли нашим путем: они стремились к глубокому, но осторожному преобразованию неолиберальной политической (а потом социально-экономической) системы изнутри, избегая прямого конфликта и насильственных столкновений, подразумевающих разрыв с логикой этой системы. Все эти левые партии, политики и движения, включая пришедшую к власти, но вынужденную отказаться от своей программы Сиризу, на текущий момент потерпели поражение. Неолиберальные системы оказались непригодны к такому типу реформизма – удобное для попыток реформистских преобразований время безвозвратно ушло в прошлое.

Даже учитывая фактор национальной специфики, при всем отличии обстоятельств, сопровождавших эти, такие разные поражения, нельзя не указать на их структурное сходство. Мировой кризис сделал левый реформизм привлекательным – именно поэтому мы в свое время неожиданно пережили волну популярности и интереса, – но нереализуемым на практике. Кризис так глубок, что речь может и должна идти о полном демонтаже прогнившей системы во всех ее аспектах: геополитическом, социальном, экономическом и политическом.

Любые попытки строить новое левое движение должны начинаться с осознания этого факта. Речь идет не о догматической верности историческим образцам столетней давности, а о понимании того, что любые преобразования должны начинаться с демонтажа господства правящего сегодня класса, его политической машины и основ его социально-экономического господства.

***

В 2012-2013 годах, когда власти одного за другим арестовывали моих товарищей, я был абсолютно уверен: демократическое движение и репрессии против него являются главной составляющей левой повестки. Но после украинских событий, в свете всей той катастрофической динамики, которая поставила мир на грань настоящей большой войны, мы видим: предвоенная атмосфера, вновь расколовшая мир на два враждебных лагеря, делает неактуальной всю нашу старую повестку дня.

Раскол и поляризация общества после начала геополитических потрясений отразились на левых точно также, как и на всех остальных. Мало какая группа не пережила раскола и нудной сектантской грызни. Большинство из нас оказались в той или иной степени инструментализированы в рамках борьбы геополитических противников. Многие сознательно отправились на информационные (а иногда и реальные) фронты, защищая ценности «демократической Европы» или «русского мира» и стоящие за ними интересы. Никого не удивляют левые, сражающиеся сегодня в парамилитарных соединениях в Украине, записывающие клипы в поддержку одного из кандидатов большого бизнеса на американских выборах или защищающие необходимость союза с российским режимом.

Этой инструментализации подверглись даже те, кто стремился с самого начала занимать «третью позицию», которая так и не состоялась в качестве сколько-нибудь значимого общественного полюса. Поэтому программа движения за мир, не истолкованного в трактовке одного из враждующих лагерей – это второй краеугольный камень нового левого движения в России.

***

Сейчас я читаю книгу своего старого друга Андрея Манчука – это сборник статей, большую часть из которых я уже когда-то читал. Но теперь самое сильное впечатление производят даты под каждым текстом. В статьях 2009 и 2010 годов с пугающей буквальностью описывается та катастрофа, которая ждала Украину. И которая очень дорого стоила самому Андрею и его товарищам.

Андрей пишет о формировании либерально-националистического консенсуса, который завоевывал все большее влияние в стране, делая неизбежным тот кровавый эксперимент, который мы воочию наблюдаем без малого три года. Он раз за разом возвращается к близорукой сектантской позиции многих киевских левых, которые, вместо того чтобы сотрудничать друг с другом и искать свое место в реальной политической борьбе, делали все, чтобы остаться в своем комфортном и безопасном гетто, обсуждая, какие опасности таят в себе политические репрезентации по Бурдье, и не замечая, что представителями миллионов раздавленных и деморализованных кризисом и нищетой украинцев становились олигархические ставленники и ультраправые демагоги.

Я думаю, что Андрей правильно распознал идеологический мейнстрим нашего времени. Провал неолиберальной экономической и социальной политики привел к быстрой дискредитации классических форм либеральной доктрины. Поэтому социальная элита во всех странах ищет формы синтеза либерализма с правопопулистскими дискурсами – с национализмом и милитаризмом, которые становятся теперь основой вертикальной мобилизации и социального контроля.

И этой угрозой определяется третье принципиальное основание для перезапуска левого движения в нашей стране. Оно должно начинаться с жесткого противостояния либерально-националистическому консенсусу, с его явной претензией на доминирование.

***

Понятно, что в нынешней ситуации речь может идти лишь о первых небольших шагах. Но их надо сделать. Время возвращения из тюрем и ссылок – это время для того чтобы взвесить свой опыт, свои ошибки и попытаться определить контуры будущего. Возможно, образцом для этого может послужить конференция «Будущее левых сил», организованная московскими левыми в далеком 2004 году – которая дала импульс развитию движения на без малого десять лет. Сейчас мы явно находимся на старте новой эпохи. И было бы неплохо обсудить, каким мы видим в ней наше место.

Алексей Сахнин

Читать по теме:

Андрей Манчук. Come as you are

Фархад Измайлов. «Яблоко» и его программа

Алексей Этманов. «Надо заниматься политикой»

Андрей Манчук. Фото девяностых

Валентин Урусов. «В тюрьме меня пытались сломать»

Георгий Комаров. Проживем без «Дождя»

Сергей Козловский. Снос ларьков и сила привычки

Анна Брюс. Живой щит из скелетов в шкафу

Алексей Сахнин. Смерть советов

Александр Нефедов. Пепел «Ассы» 

Артем Кирпиченок. 1993 vs 1992