Левый фронт. Новый проект

Освобождение Сергея Удальцова из тюрьмы подогрело надежды на восстановление и развитие левого движения в России – с тем, чтобы оно превратилось во влиятельную силу, способную определять собой будущее страны. Соответственно, снова активизировалась дискуссия о стратегии и тактике левых, о форме и содержании левой альтернативы неолиберальному порядку на текущем историческом отрезке. Попробую изложить ряд своих соображений на эту тему.

В нулевых и начале десятых годов Левый фронт добился на левом фланге относительных успехов – он был самой многочисленной и самой узнаваемой политической организацией слева от КПРФ, а в 2011-2013 годах вообще стал ядром радикального фланга протестного движения. Конечно, не стоит переоценивать эти успехи: наши организационные структуры оставались слабыми, не хватало собственных каналов массовых коммуникаций, и власти, в конце концов, довольно легко удалось нас разгромить. Но в чем была причина этих, пускай даже временных достижений? Здесь, можно указать на множество факторов: харизму лидера, тактику демократических коалиций, медийную конъюнктуру, и т.д. Но главным, как мне кажется, было другое.

Дело в том, что ЛФ оказался единственной собственно политической организацией слева от официальной Компартии. То есть, мы выдвинули тогда единственный адекватный и реалистический политический проект, который можно было реализовать в текущих условиях, в тоже время, связывая его с левой политической традицией. Мы занимались реальной политикой – борьбой за изменение общества, а не ритуальной или реконструкторской деятельностью.

При этом, в 2005-2012 годах проект Левого Фронта был довольно умеренным в смысле своей программы. Она заключалась в том, чтобы объединить усилия многочисленных, но небольших групп слева от КПРФ, создать политическое представительство разрозненных социальных движений и заставить считаться с ним, как с полноценным политическим субъектом.

Мы инициировали и постоянно поддерживали кампании социального протеста – хорошо известные в то время «Дни гнева» – и социальные коалиции – СКС, Моссовет и тд, –  стремясь вынудить власть идти на уступки. В рамках этой модели мы стремились – как оказалось в итоге, неудачно – к участию в парламенте, чтобы мешать власти проводить неолиберальную социально-экономическую политику. И хотя мы произносили довольно много радикальных слов, в целом, это была реформистская, умеренная и оборонительная программа. Но именно ее относительная умеренность и делала ее реалистической, притягивая сотни и тысячи сторонников. Дело здесь было не в политическом оппортунизме – а в том, что существовавший тогда неолиберальный капитализм в его российской форме еще не успел себя исчерпать – по крайней мере, в глазах народного большинства. И сейчас считаю, что в тех условиях другой политический проект был попросту невозможен.

Однако, политическая ситуация сильно поменялась за прошедшие годы – хотя эти перемены еще не успели вылиться в конкретные материальные формы. Главным нервом новой эпохи стал глубокий системный кризис неолиберального капитализма, который проявился во всемирном масштабе. С 2008 года мир переживает то, что Джозеф Стиглиц называет «великой рецессией». Кредитное стимулирование потребительского спроса больше не работает, превратившись в мучительный долговой кризис, который невозможно преодолеть. Мировое разделение труда, в рамках которого производства были вынесены в страны третьего мира, а развитые общества стали своего рода коллективным кейнсианским потребителем, продемонстрировало заложенные в нем противоречия. Первый мир больше не может выполнять свою роль, продолжая деиндустриализацию и дерегулирование рынка труда. А концентрация общественных богатств, монополизированных в руках верхушки правящего класса, сделало невозможным производительные инвестиции.

Первое время после начала кризиса все правящие элиты мира – включая Россию – тратили неимоверное количество усилий на то, чтобы ничего не менять. И какое-то время это, казалось бы, удавалось. Политическая машина неолиберализма по инерции продолжала работать, хотя ее экономический базис уже подавал признаки безнадежной поломки. Но, начиная с 2011 года, мир вошел в полосу системного политического кризиса. Наиболее недееспособные режимы стали рушиться – в результате восстаний «Арабской весны» и киевского «Евромайдана» – а те, что были покрепче, испытали серию потрясений. «Болотное движение» в России 2012-2013 годов было одним из проявлений этой первой волны политического кризиса (наряду с Occupy Wall Street, движением Indignados в Испании, широкой левой коалиций в Греции, и т.д.). К 2016 году кризис политической машины неолиберализма стал очевиден для большинства стран мира. Именно он привел к ослаблению партийно-политических конструкций в развитых странах, к росту популярности маргинальных прежде правых и левых политиков – так называемых «популистов», как именуют их со времен Чавеса либеральные медиа. В некоторых странах третьего мира этот кризис проявился в виде силового гражданского противостояния и войны – например, в Украине, Венесуэле, Сирии, Египте, Йемене, и, отчасти, в Тунисе.  Обострение противоречий и рост кризисных явлений естественно привел к росту напряженности между крупными государствами. Число локальных конфликтов и интенсивность новой «Холодной войны» очень быстро нарастает в разных регионах мира, буквально у нас на глазах.

Я думаю, сейчас очевидно – этот кризис будет нарастать и далее, пока не будет найден приемлемый способ разрешения всех накопившихся противоречий, что сегодня уже очевидно для большинства. И в этих новых условиях необходима открытая дискуссия о параметрах того политического проекта, который могут выдвинуть левые силы, чтобы завоевать влияние в обществе и стать серьезным фактором происходящих изменений – в том числе, и в России. Поэтому, продолжая начатую Сергеем Удальцовым дискуссию, я изложу здесь ряд самых общих соображений.

1. Старая, чисто оборонительная программа Левого фронта – призыв остановить и затормозить неолиберальные реформы – должна уступить место более радикальной программе, которая будет включать в себя создание базиса для становления плановой экономики, немедленную национализацию банковского капитала и сырьевых ресурсов, а также, полномасштабное восстановление советского пакета социального государства. В рамках этих процессов необходима всестороння инфраструктурная модернизация на основе прямых государственных инвестиций, с контролем за расходами чиновников и обложением сверхдоходов крупных кампаний. Выход из ВТО и «левое кейнсианство» с перспективой создания социалистических народнохозяйственных институтов – плюс экономическая демократия и референдумы по ключевым социально-экономическим вопросам. Но главное, мы должны требовать перехода политической и экономической власти от старого правящего класса – в случае России речь идет сырьевой олигархии, которая опирается на мощный силовой и чиновничий аппарат – чтобы передать власть организованному народному большинству.

Однако, на сегодня это большинство по-прежнему не организовано – скорее, наоборот, оно предельно атомизировано и деморализовано. Все формы горизонтальной, классовой солидарности разрушены или очень слабы. А из этого вытекает вторая черта нового левого проекта – так называемый «популизм».

2. Пропагандисты правящего класса делают это слово синонимом политической безответственности, но его можно понимать в смысле «неонародничества» – имея в виду опору на широкое, и во многом аморфное народное движение, как рычаг будущей революционной трансформации. Классическая дисциплинированная классовая партия – безотносительно того, нравится нам этот опыт или нет – сегодня будет просто невозможна, поскольку у нее нет социальной базы и необходимой опоры в обществе. Народнические, популистские левые движения – от эсеров до движений образца Боливарианской революции – страдают массой недостатков. Они разнородны, и поэтому политически всегда колеблются, боятся перейти к по-настоящему радикальным реформам. Они уязвимы для сил реакции. Они нерешительны и половинчаты в своих действиях. Но, все же, они дают возможность сдвинуться с мертвой точки и начать движение, черпая силы в энергии самого кризиса, который словно атомный взрыв, раздирает само ядро существующего миропорядка.

3. Конечно, популистские движения плохо структурированы. Поэтому, для них очень важна фигура харизматического лидера, со всеми недостатками такой ситуации, которые также придется учитывать и исправлять. При этом, левые популисты всего представляют собой коллективную, коалиционную силу. Поэтому нашу прежнюю тактику коалиций следует оставить в силе, и впредь мы также не станем монолитной политической машиной. Но нам следует сделать все, чтобы в том движении, которое мы собираемся строить, сформировалось сильное и сплоченное организационное ядро активистов.

Важнейшей слабостью Левого фронта издания 2012 года была именно слабость среднего звена. В организацию приходило довольно много новичков, в ней было несколько ярких лидеров, но не хватало дееспособных и грамотных активистов. Сейчас нам надо исправить этот опасный для левого движения недостаток. Успех левых в будущих сражениях, их способность вывести общество как можно ближе к горизонтам социалистического развития, зависят от того, получится ли сформировать сильное ядро из единомышленников, способных вести за собой представителей более умеренных и колеблющихся групп.

4. Как я уже говорил, в 2012 году мы боролись за демократизацию, за частичное смягчение авторитарных притязаний олигархии. У нас была сравнительно умеренная программа-минимум. Мы сражались за текущий момент, а потому в сложившейся тогда ситуации был уместен тактический союз с либералами. И они, и мы хотели добиться политических свобод, парламентского представительства и расширения гражданских демократических прав. Сейчас ситуация изменилась: либеральный мир рушится, а попытки сохранить его неизбежно сопряжены с резким ростом репрессивных, порой даже фашистских тенденций со стороны либеральных сил – что убедительно показывает пример Украины, а теперь и обострившаяся внутренняя борьба в США. Пространство для демократической коалиции с либералами сократилось до минимума, поскольку мы объективно являемся для них главными соперниками в вопросе об устройстве будущего для своей страны и для всего мира. А предстоящая большая драка будет идти именно за будущее.

При этом, пространство для леволиберальной коалиции сократилось, но не исчезло. Те либералы, которые непосредственно связаны с классовыми интересами капитала, будут неизбежно сдвигаться в сторону поддержки империалистических сил, социального расизма, антикоммунизма и авторитарных националистических моделей мобилизации. Но многие искренние «демократы», которые верят в либерально-демократическую утопию свободы, но не разделяют лицемерие, ксенофобию и вождизм либеральных генералов, возможно, окажутся нашими союзниками.

Но в еще большей степени история подталкивает нас к созданию «лево-патриотической» коалиции. Сегодня, после многих лет, у нее вновь появляется реальное политическое пространство, которое возникает из краха неолиберальной глобализации и обострения геополитических конфликтов. У оппозиционных правительству левых, как у ответственной политической силы, появляется «патриотическая повестка»: обособление от империалистических центров, эмансипация национальной экономики от империалистических структур, разрыв тех связей, которые делают Россию сырьевой периферией развитых стран. Пример украинского «Антимайдана», стихийного демократического движения в городах юго-востока страны, которое мы наблюдали в первой половине 2014 года, показывает, что настроения советского патриотизма широко укоренены и имеют мобилизационный потенциал. Но если это левые не могут возглавить это движение, его быстро подчиняют себе враждебные им реакционные и консервативные силы. С которыми нам придется жестко бороться в российской политике.

5. Опыт западных стран показывает, что новый подъем левого движения в большинстве случаев затрагивает старые левые или лево-либеральные партии. Берни Сандерс стал символом массового протестного подъема в США – но благодаря тому, что он был одним из кандидатов от Демократической партии, которую справедливо рассматривают как политический инструмент в руках худших фракций империалистической буржуазии. Джереми Корбин возглавил Лейбористскую партию, которая уже более тридцати лет последовательно проводит политику предательства интересов рабочего класса, и в которую еще недавно никто не верил. Даже СИРИЗа, Подемос и французский Левый фронт тесно связаны со старыми партийными структурами или их кадрами. Все это дает левых определенные – и даже очень большие – возможности, одновременно накладывая на них  такие же определенные и большие ограничения. Партийный истеблишмент саботирует новых лидеров, иногда прямо способствуя их поражению – как в случае Сандерса – или участвуя в заговорах против них – как это было с Корбином. Болото партийной бюрократии тормозит перемены, сдерживая радикализм новых активистов и добиваясь прямого предательства собственных сторонников и идей – как в случае с СИРИЗа.

Баланс плюсов и минусов сотрудничества со «старыми» политическими силами еще только предстоит подвести. Однако очевидно, что работать с такими партиями необходимо – какими бы мертвыми и костными они сегодня не выглядели. Они по-прежнему предоставляют нам огромные кадровые возможности и организационно-политические ресурсы, за которые стоит побороться, не фетишизируя эту задачу. Печальная судьба тех, кто угробил жизнь в расчете получить «наследие Зюганова» будет служить нам в этом предостережением.

6. Нам нужен мир. Важнейшей проблемой, с которой столкнется сегоднся левое движение – в условиях обостряющихся империалистических противоречий и назревающей войны – будут вопросы войны и мира. Я убежден, что мы не должны занимать сторону ни одного из лагерей в этой войне. Наоборот, мы должны выступить с программой мира, который не сводится к программе поражения противника – как это принято сегодня и у либеральных, и у патриотических «миротворцев».

Сейчас, как и сто лет назад, мир возможен только через низложение тех кровавых олигархий, которые правят всеми нашими странами. И, в этом смысле, Сергей Удальцов правильно формулирует наш лозунг и принцип: «украинцы, меняйте власть, а мы будем менять у себя». В противном случае, лозунг мира всегда будет оставаться утопией.

Но главное, что нужно помнить в этом вопросе левым – текущая форма российской – а также, украинской, румынской или какой-либо еще государственности – не должна и не может быть для нас фетишем. Мы стремимся к созданию мира без границ, социалистического союза народов, объединенных общей исторической судьбой и общими социальной задачей освобождения от империалистического гнета и собственных кровавых олигархий. Чтобы вместе спастись от унизительной и страшной судьбы, которую они нам уготовили.

Алексей Сахнин

Читать по теме:

Сергей Вилков. За кого голосуют «вконтакте»?

Алексей Портнов. Миф об антисистемных правых

Юрий Латыш. Победа и поражение Джереми Корбина

Олеся Орленко. Макрон, Ле Пен и французские левые

Артем Кирпиченок. 2017-й. Война, как окно возможностей

Максим Фирсов. Интервью с Сергеем Удальцовым

Алексей Сахнин. Почему «Brexit» – хорошая новость?

Сара Кендзьор. Молодые американцы разочарованы в капитализме