Тогда остается только одно

В июне 1941 года двадцатилетний поэт Вольфганг Борхерт был призван на Восточный фронт, получил ранение и попал в нюренбергскую тюрьму за уклонение от военной службы. Суд приговорил его к смерти за «пораженческие настроения», критику нацистов и вермахта. Казнь была заменена тюремным сроком и новой отправкой на фронт. За пародирование Геббельса на помостках фронтового театра Борхерта обвиняют в разложении боевого духа и заключают в тюрьму Моабит. В 1945 году его освобождают французские войска, и поэт попадает в лагерь военнопленных, откуда затем бежит.

В последние месяцы своей жизни тяжело больной Борхерт пишет свои лучшие произведения, включая антимилитаристское эссе «Тогда остается только одно», которое считается одним из самых сильных антивоенных произведений своей эпохи.

Памятный знак этому манифесту установлен в Гамбурге – на родине поэта.

Ты, человек у машины и человек в мастерской. Если завтра тебе прикажут делать не водопроводные трубы и не кастрюли – а каски и пулеметы, тогда остается только одно:

Скажи: нет!

Ты, девушка за прилавком и девушка в конторе. Если завтра тебе прикажут начинять гранаты и ставить оптические прицелы на снайперские винтовки, тогда остается только одно:

Скажи: нет!

Ты, владелец фабрики. Если завтра тебе прикажут делать порох вместо пудры и какао, тогда остается только одно:

Скажи: нет!

Ты, ученый в лаборатории. Если завтра тебе прикажут придумать новую смерть против старой жизни, тогда остается только одно:

Скажи: нет!

Ты, поэт в своем уединении. Если завтра тебе прикажут воспевать не любовь, а ненависть, тогда остается только одно:

Скажи: нет!

Ты, врач у постели больного. Если завтра тебе прикажут признать мужчин годными к военной службе, тогда остается только одно:

Скажи: нет!

Ты, священник на церковной кафедре. Если завтра тебе прикажут благословлять убийство и войну, тогда остается только одно:

Скажи: нет!

Ты, капитан на судне. Если завтра тебе прикажут возить не пшеницу, а пушки и танки, тогда остается только одно:

Скажи: нет!

Ты, пилот на аэродроме. Если завтра тебе прикажут сбрасывать на города бомбы и фосфор, тогда остается только одно:

Скажи: нет!

Ты, портной у своего стола. Если завтра тебе прикажут кроить мундиры и шинели, тогда остается только одно:

Скажи: нет!

Ты, судья в мантии. Если завтра тебе прикажут вершить полевой суд, тогда остается только одно:

Скажи: нет!

Ты, мужчина в городе и мужчина в деревне. Если завтра тебе вручат призывную повестку, тогда остается только одно:

Скажи: нет!

Ты, мать в Нормандии и мать в Украине, мать в Сан-Франциско и в Лондоне, и ты, мать на Хуанхэ и на Миссисипи, мать в Неаполе и в Гамбурге, в Каире и в Осло – матери всех континентов, матери мира, если завтра вам прикажут рожать детей – сестер для лазаретов и новых солдат для новых битв, матери мира, тогда остается только одно:

Скажите: нет! Матери, скажите нет!

Ибо, если вы не скажете нет, если вы, матери, не скажете нет, тогда:

в шумных задымленных портовых городах замрут со стоном и будут вяло покачиваться у осиротевших причалов, как гигантские трупы мамонтов, большие корабли, и тела их, некогда гудевшие и сверкавшие, увязнут в тине, опутанные водорослями, облепленные ракушками, пропитаются кладбищенским тухлым запахом, зачахнут, сгниют, рассыплются в прах;

трамваи, ненужные, потускневшие стеклоглазые клетки, облезлые, измятые, будут валяться, опутанные стальным каркасом из проволоки и рельсов, под истлевшими дырявыми навесами, на пустынных, изрытых воронками улицах;

накатится илистая, свинцовая, всепоглощающая тишина; прожорливая, расползется она по школам и университетам, по театрам, по спортивным и детским площадкам, жуткая, алчная, неудержимая;

солнечный сочный виноград сгниет на заброшенных склонах, рис зачахнет в пересохшей земле, картофель замерзнет на неубранном поле, и коровы вытянут к небу свои окостенелые ноги, словно опрокинутые скамейки;

в институтах закиснут гениальные открытия врачей, заржавеют, заплесневеют;

в кухнях, кладовых и погребах, холодильниках и элеваторах последняя мука станет затхлой, забродят последние банки с клубничным, тыквенным и вишневым соком, хлеб под опрокинутыми столами и на расколотых тарелках покроется плесенью, и завоняет прогорклое масло; как разбитое войско, поникнет зерно на полях рядом с проржавевшими плугами, а некогда дымившие трубы жилищ, горнов и фабрик, заросшие печной травой, начнут крошиться, крошиться, крошиться.

Тогда последний оставшийся в живых человек начнет блуждать под палящим солнцем, с искромсанными кишками и зачумленными легкими, одинокий и бессловесный, под колеблющимися созвездиями, один среди необозримых общих могил, среди мрачных бетонных истуканов одичавших городов-гигантов – последний человек – изнуренный, обезумевший, хулящий, умоляющий; и его страшный вопль: зачем? – заглохнет неуслышанным в степи, развеется в оскалившихся руинах, задохнется под прахом церквей, отпрянет от стен бомбоубежищ, захлебнется в луже крови, – неуслышанный, безответный, последний животный крик последнего животного – человека.

Все это наступит завтра, быть может, завтра, а может, и сегодня ночью, может быть, ночью, если – если вы не скажете нет.

Вольфганг Борхерт

1947 г.

Читайте за темою:

Спенсер Рапоне. Мы можем остановить военную машину

Майкл Мур. Я не поддерживаю наших солдат

Илья Деревянко. Нойенгамме: рабство ради бизнеса и войны

Надежда Савченко. Ирак

Андрей Манчук. Письмо Джону Керри

Фархад Измайлов. Гонки военных бюджетов

Майкл Паренти. Нобелевская премия мира за войну

Андре Влчек. Грабь всё! Или «Защита нации»